Всеволод Соловьев - Злые вихри [Старая орфография]

Дѣвочки, представительницы двухъ различныхъ міровъ, скоро сошлись. Ninette любила появленія своей скромной подруги, любила ея худенькую фигурку въ коричневомъ платьицѣ, ея круглое, нѣсколько блѣдное личико, толстую, темную косу, вѣчно чѣмъ-то изумленные каріе глазки, вздернутый носикъ и пухлыя губки.

Оля сначала дичилась маленькой княжны и какъ будто даже что-то противъ нея имѣла. Но это быстро измѣнилось. Ninette была такъ мила, такая хорошенькая, бѣленькая,-- такой ласковый, веселый котенокъ.

Прошло время. Ольга кончила гимназію, слушала педагогическіе курсы. Потомъ, около года тому назадъ, ея бабушка умерла, и она выѣхала изъ дома Хрепелевыхъ. Ninette уговаривала отца и мать оставить Ольгу, и они противъ этого ничего не имѣли; но сама молодая дѣвушка ни за что не хотѣла остаться. Она была недовольна своимъ положеніемъ въ домѣ, «возмущалась» многими взглядами княгини, не хотѣла «даромъ ѣсть чужой хлѣбъ», толковала о самостоятельности.

Бабушка передала ей передъ смертью маленькій капиталъ, приносившій въ годъ четыреста рублей, и эти деньги казались ей достаточными на первое время. Она будетъ давать уроки, будетъ «переводить въ журналахъ». Чего же больше!

-- Гдѣ же вы будете жить, Ольга?-- спросила княгиня.

-- Какъ гдѣ? Мало ли домовъ въ Петербургѣ,-- очень спокойно и просто отвѣтила Ольга, устремивъ на княгиню свои попрежнему вѣчно изумленные каріе глаза.

-- Я васъ спрашиваю: съ кѣмъ вы будете жить?

-- Какъ съ кѣмъ? Одна, а вѣрнѣе всего, съ подругой.

Княгиня разсердилась.

-- Я вовсе не шучу, моя милая, а спрашиваю васъ серьезно.

-- Боже мой, княгиня, я серьезно и отвѣчаю. Какъ же мнѣ иначе жить, вѣдь, родныхъ у меня, вы сами знаете, нѣтъ. Такъ живутъ многія изъ моихъ подругъ, и, увѣряю васъ, тутъ нѣтъ ничего дурнего.

-- Да, вѣдь, это совсѣмъ, совсѣмъ неприлично!-- въ глубокомъ негодованіи воскликнула княгиня.

-- Для людей вашего круга, съ вашей точки зрѣнія, конечно,-- храбро защищалась Ольга:-- но, вѣдь, я принадлежу къ совсѣмъ другому кругу, гдѣ понятія о томъ, что прилично, а что неприлично, совсѣмъ иныя...

-- Такъ живутъ только нигилистки... или...

Княгиня не договорила... Блѣдныя щеки Ольги вспыхнули, и ея изумленные каріе глаза загорѣлись недобрымъ огонькомъ.

-- Что-жъ дѣлать...-- прошептала она, едва удерживаясь, чтобы не сказать чего-нибудь черезчуръ рѣзкаго.

-- Какъ что-жъ дѣлать?! Кто васъ заставляетъ такъ жить? Я вамъ говорю, вы можете остаться въ комнатѣ Ольги Ивановны, она для васъ очень достаточна и прилична... только, конечно, вы не станете принимать у себя этихъ вашихъ... подругъ и знакомыхъ... которыя живутъ однѣ, невѣдомо какъ и гдѣ...

Ольга улыбнулась.

-- Я еще разъ благодарю васъ, княгиня, за вашу доброту, за все, что вы для меня сдѣлали... Конечно, бабушкина, комната вполнѣ хороша для меня, и я къ ней очень привыкла... Но лучше ужъ я поселюсь гдѣ-нибудь на чердакѣ, лишь бы чувствовать себя свободнымъ человѣкомъ... Я ужъ не маленькая.

Княгиня прищурила свои синіе глаза и посмотрѣла на дѣвушку съ явнымъ презрѣніемъ.

-- При бабушкѣ вы такъ бы не говорили!-- сказала она.-- Бѣдная Ольга Ивановна хорошо сдѣлала, что умерла, она была женщина честныхъ правилъ. Такъ вотъ къ чему привела васъ ваша гимназія и эти... ваши курсы! Мнѣ васъ очень жаль, моя милая, я вижу вы плохо кончите... Что-жъ... вы свободны... только, если вы такъ отъ насъ уходите и будете жить одна... Dieu sait comment... я не могу допустить продолженія вашего знакомства съ моей дочерью.

-- Я это знаю, княгиня,-- стискивая зубы, выговорила Ольга:-- мнѣ жалко разстаться съ княжной, я ее люблю... но... я не могу, даже не въ правѣ поступиться своею свободой и своимъ человѣческимъ достоинствомъ!

Она произнесла эти слова съ восторгомъ и осталась очень довольна собою.

Княгиня презрительно кивнула головой и, не протянувъ ей руки, вышла.

Ольга переѣхала отъ Хрепелевыхъ, поселилась сначала съ какой-то подругой; но скоро поссорилась съ нею и жила одна на Васильевскомъ островѣ. Она устроилась въ двухъ комнаткахъ, нанимая ихъ у нѣмки-старушки, которая сама помѣщалась въ третьей, совсѣмъ маленькой клѣткѣ, рядомъ съ кухней.

Эта нѣмка, Генріетта Богдановна, была когда-то экономкой въ богатомъ домѣ, съэкономила себѣ капиталецъ и жила «на фольной фолѣ, сама сибэ барина». Но она оказалась скупенька, да къ тому же не выносила полнаго одиночества. Поэтому она обрадовалась случаю отдать молодой дѣвушкѣ двѣ свои «лютшія» комнаты, за которыя Ольга платила ей тридцать рублей въ мѣсяцъ. Она же и стряпала завтраки и обѣды своей жилицѣ, а для комнатныхъ услугъ и побѣгушекъ существовала разбитная четырнадцатилѣтняя дѣвчонка, Саша.

Ольга жила, не скучала. Она окончила курсы, какъ-будто давала уроки и занималась переводами, но, собственно говоря, мѣняла и тратила свои «билеты», такъ что оставленныя бабушкой деньги таяли не по днямъ, а по часамъ.

У Хрепелевыхъ Ольга не бывала, и княгиня думала, что всякая связь между «этой погибшей курсисткой» и Ninette порвана.

Княгиня ошибалась. Дѣвушки особенно сошлись въ послѣднее время, Нина очень жалѣла Ольгу, а потому изрѣдка переписывалась съ нею при посредствѣ горничной Маши.

Эта Ольга, сама того не зная и вовсе о томъ даже не думая, сослужила маленькой княжнѣ большую службу. Она открыла ей глаза на то, что міръ великъ, что въ немъ не только свѣтскія гостиныя, а есть много очень серьезныхъ, хорошихъ и дурныхъ, веселыхъ и печальныхъ вещей. Нина только что собиралась хорошенько разглядѣть эти вещи съ помощью пріятельницы, какъ та уѣхала, разсердивъ княгиню, и свиданія дѣвушекъ прекратились. Въ письмахъ же немногое скажешь и поймешь...

Вотъ теперь Нина и ѣхала со своимъ чемоданчикомъ къ Ольгѣ Травниковой, увѣренная, что она не только приметъ ее, но и поможетъ ей во многомъ на первыхъ порахъ ея новой, самостоятельной жизни.

Извозчикъ везъ-везъ по замерзшей грязи, и, наконецъ, привезъ. Большой многоэтажный домъ, во всѣхъ окнахъ темно, подъѣздъ запертъ, ворота тоже, и прислоненный къ нимъ, на старомъ чурбанѣ, неизмѣнный дворникъ, закутанный съ головой въ тулупъ и храпящій чуть ли не на всю улицу.

Долго будила его маленькая княжна. Сначала она звала его заискивающимъ, тономъ, почти нѣжно, только это не привело ни къ чему, и она разсердилась.

-- Да вставай же! что ты спишь!.. Какой ты нехорошій... какъ тебѣ не стыдно! я... полицейскому офицеру буду жаловаться!-- почти кричала она у самаго отверстія тулупа, откуда исходилъ храпъ.

Наконецъ, дворникъ, только вовсе не отъ ея криковъ, бывшихъ для него не страшнѣе жужжанія мухи, а просто самъ собою, проснулся.

Онъ поглядѣлъ изъ отверстія тулупа, лѣниво всталъ на ноги, зѣвнулъ и произнесъ:

-- Кого вамъ? Чего кричите-то? Нешто я сплю... Кого вамъ?