Владимир Дружинин - Град Петра

Горечь в первых строках и недоумение. Выросший от отца в отдалённости, Алексей странен. В чём причина упорной враждебности? Почему не говорит прямо? Натурально, он привязан к матери, жалеет её, обижен за неё. Но неужели это чувство застилает всё: долг наследника, нужды России, будущее России? Стало быть, наследник снизошёл до ссоры семейной и погрузился в неё, глухой ко всему остальному. Отрекается от престола, выдвигает — и как будто с удовольствием — царевича Петра, которому нет ещё и года, и неведомо, даст ли бог ему век... Искреннее ли это стремление быть лицом частным, в делах государства не участвующим, или обман, прикрывающий некие замыслы? Так какие же замыслы? Несомненно, разрушительные. Контры между отцами и детьми в гистории бывали, но восстававшие обычно говорили, чего хотят. Этот же таится, молчит. Хуже всего это злобное, упрямое молчание.

«Также, что я за то несколько лет недоволен тобою, то всё тут пренебрежено и не упомянуто, хотя и жестоко написано. Того ради рассуждаю, что не зело смотришь на отцово прещение, что подвигло меня сие остатнее писать; ибо когда ныне не боишься, то как по мне станешь завет хранить?»

Сын просится в деревню, в добровольное изгнание лишь для того, чтобы оттянуть время, — таков вывод Петра. Противник оружия не сложил, он уходит в засаду. Нет, не отказался от трона, жаждет его, чает смерти родителя.

«Что же приносишь клятву, тому верить невозможно для вышеписанного жестокосердия. К тому же и Давидово слово: всяк человек ложь. Також хотя б и истинно хотел хранить, то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело».

«Большие бороды» — это заскорузлые, неприязненные духовные и иже с ними, это внутренний неприятель — на амвоне либо за тыном боярского двора.

«К тому же чем воздаёшь рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь».

Потомку покажется тяжёлым язык письма. Русских слов для надобностей новой эпохи не хватало. Потомок заметит, что Пётр избегает употреблять слова иностранные, знакомые ему и сыну, уже вступающие в обиход придворный и канцелярский. Здесь слова чужеродные неуместны особенно. Идёт разговор отца с сыном, разговор интимный и вместе с тем кровно касающийся судеб России — постороннее присутствие неуместно.

«Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобой, как с злодеем, поступлю. Пётр».

Принято решение, едва ли не самое трудное в жизни Петра. Оттого и покинуло его постоянное великое поспешание.

Советов при этом Пётр ничьих не хотел. Он делился с Екатериной — она силилась отвлечь, утишить боль, оберегая здоровье мужа. Поддерживала теплившиеся чаяния. Самой мечталось примирить сына с отцом и с собой, являла доброту, ласку к Алексею, наталкиваясь на холодность. Ненавистная мачеха...

Данилыч — и тот не знал, как поступить с царевичем. Высказывался как-то робко, переводил речь на другое, чем только сердил Петра. Однажды предостерёг — народ примет весть о постриженье Алексея дурно. Скажут — мало того, что Евдокия в монастыре, и сын в келье заперт. А что добровольно — поди докажи! Пётр думал об этом. Так что же — терпеть дезертира?

Царь вынес решение один. Оба — отец и сын — томились в эти месяцы одиночеством. Притом отец, подавляя в себе личное, жил заботой о людях своих, о государстве, сын с трепетом ждал приговора.

Итак — монастырь...

Ответить немедленно, а не то... Снова блеснул топор — родитель не пощадит, прикончит как изменника. Значит, монастырь... Монашеская ряса не пугает, Алексей уже примерял её мысленно. Прочёл строки отца с облегчением, нервно смеясь, протянул письмо Кикину. Тот повторил сказанное некогда:

— Клобук не гвоздём прибит.

Монашество — безопасность, убежище до поры. Ключ замкнёт келью, ключ и отопрёт. В том все ближайшие согласны. И Афросьюшка тоже.

Родителю ответ краток:

«Милостивейший государь-батюшка! Письмо ваше я получил, на которое больше писать за болезнию своею не могу. Желаю монашеского чина и прошу о сём милостивого позволения. Раб ваш и непотребный сын Алексей».

— Царевич-то кранк, кранк...

Синявин шепчет, разминая в пальцах понюшку табака, озираясь на писцов, скрипящих перьями, на громогласных подрядчиков, забежавших в канцелярию с мороза. Немецкое слово, вмешанное в простоватую северную речь, смешит Доменико. Болен царевич, на этот раз непритворно. Что за секрет!

Верно ли, что царь заходил проведать сына? Истинная правда, Ульян слышал от губернатора. Алексею велено подумать ещё и ещё. Монастырь обождёт. Семь раз примерь, говорит пословица, один отрежь. Ещё новость — государь собрался за границу.

— Царица с ним и племянница. Та, сосватанная за герцога — в Мекленбург, кажись [94] ...племянница. Та, сосватанная за герцога — в Мекленбург, кажись... — Царевна Екатерина (1602—1733)—дочь царя Ивана V Алексеевича, племянница Петра I, герцогиня Мекленбург-Шверинская. ... Две Катерины, да на счастье ли? Темна вода во облацех.

Вобрав крошки мясистым носом, Ульян оглушительно, жмурясь от наслаждения, чихает. Доменико защитил ладонью свечу. Спросил, каково теперь губернатору.

— Кисло, Андреи Екимыч, знамо кисло. От государя прежней-то ласки нет. Сказывают, не поцеловал даже камрата своего, когда прощался.

— Что насчёт города?

— Свежего ничего, Андрей Екимыч. Колокольню государь помянул, чтоб поспешали.

Следственно, наказ прежний. Кроме работ в цитадели, строить на левом берегу Почтовый дом — вместительный, с ресторацией, с покоями для ночёвки приезжих, для разбора почты и для собраний. Продолжить канал от Невы к Мойке, через луг. На Троицкой площади отделать камнем Гостиный двор, а на Выборгской стороне начать госпиталь — каменный же. И конечно, радение особое о колокольне. Её, вздымающую гигантский шпиль, царь хочет увидеть как можно скорее.

Туда и лежит дорога архитекта, тысячу раз хоженная. Звонница растёт, два яруса закончены, летом прибавится третий. Там, почти бессменно, Земцов. Полушубок расстегнут, жарко ему. Румянец на щеках не от мороза — гонит вверх колокольню и восхищен ею.