Владимир Дружинин - Град Петра

Итальянец смиренно склонил двурогий чёрный парик, затем резко вскинул:

— О, вы поразили Европу! Основали в Азии цитадель цивилизации.

Пётр нахмурился:

— Мы в Европе, господин граф, Азия за Уралом, за хребтом Уральских гор. Слыхали?

Граф бурно извинился. Заглаживая ошибку, заверил — он счастлив быть в числе сотрудников великого монарха, возделывать девственную почву. В Париже он страдал от зависти, от непонимания. Царь, возлюбивший искусства, вдохновляет его.

Пётр заговорил о Стрельне. Возьмётся ли граф завершить начатое? Работы уже идут, высажено двадцать тысяч деревьев. Рассказывая, царь показал свой набросок «Стрелиной мызы» — у Финского залива, рядом с Петербургом. На месте разрушенной шведской усадьбы должна возникнуть загородная резиденция знатнейшая, по образцу французских. Дворец, аллеи парка, спускающиеся к морю, фонтаны.

Мастер восхищен. Дрожащим тенорком выпевает:

— Магнифико! Белиссимо! Замысел изумительный!

Переводчик не поспевает за стремительной речью, которую граф сопровождает жестами, искрясь перстнями, ликом Иоанна Латеранского на медальоне.

Вскочил, отбежал в угол.

— Не угодно ли вашему величеству повернуться к свету? О, Иезус! Такая модель — счастье для скульптора. Ваял ли кто-нибудь его величество? Нет? Тогда... Дозволит ли он покорному слуге быть первым?

В порыве припал на одно колено и поспешно встал, уловив неодобрение сего политеса.

— Вы цезарь, — выдохнул Растрелли, любуясь. — Цезарь новой империи.

— Не надо цезаря, — сказал Пётр. — Не надо рыцаря, — и усмехнулся, вспомнив стычку с Кнеллером. — Человека, какой есть.

Произнёс, однако, милостиво. Уже звучало не раз, без указа, самовольно, в петиции или в проповеди — император. Теперь — из уст иностранца... Император пока один — австриец, кесарь римский. Но завтра... Добить Карла, и тогда чем не ровня Россия империи Габсбургов?

Налил водки итальянцу, да через край — выплеснулась. Тот обрадовался:

— Добрая примета.

Пётр наполнил ещё по чарке; лучшее-де средство против стужи. Язык мастера развязался, царь слушал. Впечатлением поделился с Екатериной:

— До дела горяч, видать. Главное ему — быть первым. Ради этого в лепёшку расшибётся.

Меншикову повелел принять Растрелли ласково, доверить ему Стрельну — дворец и парк. Занять и спутников его, чтобы время зря не терялось.

В Гданьске Пётр гостил два месяца. Приступы неизжитой болезни, немочи беременной царицы унимали великое поспешание. Впрочем, время зря не текло. Катернику за герцога выдали с помпой, зятя — союзника, объевшегося икрой, оглушённого залпами с русских судов, снабдили подарками и советами. Потрудились пушкари и в честь короля Августа, прибывшего для консилии. Цыплячья душа у этого потентата, цыплячья в богатырском теле. Обещал действовать в аккорде, но ведь изменил однажды...

Нет, не солдат он...

В дни свиданий с Августом на письменном столе Петра — рукопись «Устава воинского». Царской рукой в него вставлено:

«Имя солдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышнего генерала и даже до последнего мушкетёра, конного и пешего».

А король лебезит и оттого пуще противен он, мысленно расстрелянный за предательство. Раздражение прорывается, царь повёл себя в Гданьске хозяином. Застав в порту купцов, торгующих с Швецией, велел оштрафовать их. Слушая проповедь в лютеранской церкви, ощутил сквозняк и, сорвав парик с головы бургомистра, стоявшего возле, надел на себя.

Перечисляя занятия царя, «Журнал» сообщает вскользь — «гулял по городу». Гулял с мыслью о столице на Неве — ведь портовый польский город на развилке реки Мотлавы, изрезанный каналами, ей родствен.

Центральная часть похожа на Васильевский остров. Улицы в клетку, каждая ведёт к воде, к пристани — как вычертил Трезини, исполняя замысел царя. Там застройка в прожекте, здесь же в камне, проверена веками.

Улица Длуга, расширяясь, образует главную площадь Гданьска. На ней Нептун в струях фонтана, точёная, острая башня ратуши. Дома купеческих гильдий затейливы, пожалуй, чересчур, окна большие, итальянские — неужто не холодно внутри? Замыкают площадь парадные ворота — на самой набережной. И Петру видится стрелка Васильевского, где першпектива, рассекающая на плане весь остров, найдёт своё завершение.

Запомнится встреча с Гданьском...

В мае ветер сдувал лепестки яблонь, устилая путь к Гамбургу. Туда подоспел король Фридрих, алеат прусский. Совместную офензиву одобрил. Остаётся согласовать действия с датчанами, с голландцами. Скоро, скоро рухнет нелепое упорство Карла!

Враг одинок, друзьями покинут. Англия отбросила колебания, недомолвки, согласилась посредничать. Мало того — высылает своих левиафанов. Надоели, видать, помехи торговле на Балтике, чинимые шведами.

Сразу все союзные силы не стянуть, высадка — не раньше середины лета. На леченье в Пирмонте десять удней выкроить можно. Царица восстала — нет, мало! Месяц — или она уедет домой сейчас же.

Спорили, бранились.

Пирмонт неказист, скучен, раритетами не блещет. Царь покорился врачам, пил воду, совершал моцион. Нарушали режим дипломаты, военачальники, — отвадить их Екатерина не могла.

Тем временем направлялся через немецкие земли в Россию Жан Батист Александр Леблон [97] Леблон Жан-Батист-Александр (1679—1719) — французский архитектор, с 1716 г. работавший в России; участвовал в планировке и строительстве Петербурга (Летнего сада и др.) и его окрестностей: Большого дворца и других в Петергофе, парка Стрельны и т. д. , архитект, садовник, художник интерьеров. Пётр и его пригласил в Пирмонт, к вящей досаде царицы. Облепили визитёры!

— Должен я знать, — доказывал царь супруге, — кому я пять тысяч плачу.

Мастер, каких нигде не сыскать, — так аттестовал посол Зотов. Пётр наслышан был раньше, трактат француза о садовом искусстве читал. Состоя при покойном Людовике, Леблон весьма способствовал украшению Версаля, а в Париже строил предивные палаты для знатных особ.

Без улыбки, поджав толстые губы, наблюдала Екатерина изысканные реверансы гостя. Кукла заводная, усыпанная блестками... Вёрткие щёголи претят и Петру, но перед глазами — гравюры Леблоновой книги, листва боскетов, густо зачернённая, белые вспышки фонтанов, ковровый узор цветников. Сады Франции, вызывающие повсеместно зависть. На этом фоне изгибался знаменитый парижанин, похожий на некое редкое растение, занесённое в убогий Пирмонт, в комнату скромной гостиницы. Проворен кавалер, хоть и в годах. Может, и на службе прыток. Пётр оборвал политесы, предложил сесть. И тот бочком, дабы не повернуться к монарху спиной, заскользил к креслу и опустился, подкинув полы жюстакора, и вмиг расстегнул его, брызнул шитьём лазоревого камзола.