Владимир Дружинин - Град Петра

Отнят Петербург у генерал-архитектора, отнят. Губернатор потирает руки. Слава отцу небесному, есть средство отомстить злодею. Уже сейчас небось ноет завистливое сердце выскочки, дворец Черкасского [123] Черкасский А. М. — князь, в 1715—1720 гг. управляющий Санкт-Петербургской городской канцелярией. растёт. Три этажа, щедро распахнутый подъезд, грандиозный двухсветный зал. Для гостей анфилада парадных комнат, для семьи разбивка на апартаменты, — его, Леблона, сочинение. И на той же набережной, невдалеке от Кошимена...

Спасибо князю Черкасскому, нашёлся ценитель. Конечно, хоромы эти — ничтожная частица того, о чём мечталось, плохое утешенье, но что ж, сладость отмщенья скрашивает любую потерю! Генерал-архитектор невзначай произносит вслух афоризм кардинала Ришелье, знаменитого хитреца, и с кем-то чокается. Удалось бы довершить дворец... Не оказался бы богатый заказчик на виселице либо в изгнании...

Сосед налил ещё рюмку, Леблон задумался, машинально жевал мочёные яблоки, одно за другим. Хмель проходил, убывала и решимость. Вторглись заботы будничные — завтра рано вставать. В Петергофе надо быть непременно, царь подстёгивает... Леблон спохватился. Чтобы не отступать, выпил ещё. Музыка в зале умолкла, Пётр вышел с гурьбой сановников. Он завлёк их танцевать, они шатались, обмахивались платками, вытирали потные лбы и шеи. Леблон поднялся, но царь повернул в сторону, к голландцам. Там сдвинулись кружки с пивом, загудела неторопливая, деловитая речь.

— Марсель... Барселона...

Купец, зычно ронявший названия гаваней, судов, тоже враждебен, его розовое темя и сизые патлы противны. Пошлый торгаш... Царь поглощён какими-то фрахтами, барышами...

Леблон нагнетал в себе бунт, выжидал. Пётр прохаживался между столами в настроении отличном. Не умея хранить добрую весть про себя, он оповещал друзей о выгодной сделке — русские товары отправятся весной в страны Средиземного моря. Генерал-архитектор преградил ему путь и чуть не ткнул блохоловкой, которую постоянно теребил. Заговорил фальцетом, задыхаясь:

— Ваше величество... Есть человек, способный прославить ваше имя в веках...

Брови царя взметнулись.

— Кто же?

— Человек, признанный в Европе.... Он унижен, он изгнан из Петербурга... Покойный король Людовик...

— Постойте, мосье! Кто же?

Теперь Леблон расслышал вопрос. Лицо Петра дёргалось, но версалец видел только пуговицы кафтана, расстёгнутого на груди. Вымолвил упрямо:

— Ваш слуга.

— При чём же король? Вы нам служите, мосье...

В тишине, обступившей их, сдавленные смешки. Бунтарь ощутил страх. Да, к чему Людовик? Слетело непроизвольно... Почему смеются? Думают, струсил?

— Вам, ваше вёл... Но ваши бояре...

Смешки умолкли.

— Бояре? Какие бояре?

В поле зрения версальца возник царский кулак. Леблон не отшатнулся. Будь что будет... Делави передаст в Париж. Но удара не последовало.

Чья-то рука, белая и пухлая, просунулась откуда-то, легла на красное сукно манжеты.

«Царица спасла положение, — записал Доменико, — а то Леблон испытал бы колоссальную мощь кулака его величества. Столь гневная его реакция некоторых удивила. Я объясняю её тем, что парижанин, ранее докучавший царю, затронул струны чрезвычайно чувствительные. По городу сразу же разнеслись слухи: генерал-архитектор жесток избит. Терпевшие от его колкостей злорадствуют, я же искренне за него страдаю. По-видимому, он скоро уедет».

Рок судил иначе.

Эпидемии оспы шествуют по Европе вереницей, невозбранно. В конце зимы 1719 года чёрная смерть, медициной не разгаданная, вторглась в Петербург, скосила сотни людей. Леблон стал одной из первых её жертв — 30 марта, через два месяца после столкновения в ассамблее.

Он умер опальным.

Супруга просила денег на похороны, Меншиков отнёсся холодно: выдал, но в счёт жалованья. Царь был в отлучке, никто из сановников на погребении не присутствовал.

Доменико и его домашних болезнь обошла. Мария зажгла лампаду и помолилась за упокой души.

— Его не оспа заела, — сказала она. — Тоска извела.

Пришёл царь проведать: здоровы ли? Тревожился — Екимыч был и есть главный зодчий.

— Скорблю, государь, — молвил Доменико, — не имею таланта, равного угасшему.

— Не имеешь? Полно тебе! Веди в музей свой!

Модели зданий, замышляемых и строящихся, уже не теснятся по углам, по лавкам, расставлены на столах в большой комнате. Царь часто изволит бывать.

Тесно и тут. Собор Петра и Павла пора вынести в сарай и содержать там для памяти. Смотрители взяли абшид, оба шпиля отражаются в Неве — фок-мачта и грот-мачта. На звоннице собирают часы-куранты.

Возрождается в камне Александро-Невская лавра, сооружение мемориальное и тем особо важное для царя — героев своих надобно знать и чтить. К модели он придирчив, хотел второе здание-корабль над Невой, но передумал. Высоким шпилем, флигелями, распахнутыми под прямым углом, лавра сродни Адмиралтейству, стены, расчленённые пилястрами, лишены нарочитой церковности. Стиль ныне всеобщий и для особняка, и для дворца, и для дома божьего. Разместить должно храмы, семинарию, монашескую обитель, однако ничего нет похожего на привычный русскому глазу монастырь, опоясанный стенами, грозящий противнику издали боевыми башнями. Нужды в них нет, а большим бородам пилюля горькая.

Теперь наказ архитектору — делать центр столицы. Першпектива, прорубленная сквозь лесные заросли, к лавре застраивается, встаёт каменный дом Ноймана — царского портного, замучившего Доменико вздорными претензиями. Пётр скользнул взглядом по модели равнодушно — не видит он главной улицы, не видит трёх лучей от Адмиралтейства и его вышки, прочерченных уже не токмо на плане, а на земле, жизнью самой. Сердце Петербурга на острове, у моря, — и баста! Но зодчему не всё ясно. Где центральная площадь? Леблон рисовал её в середине Васильевского, царь предпочёл стрелку, у воды, рядом с цитаделью. Считать ли решенье окончательным?

— Французские затеи забудем, — сказал царь, хотя зодчий и не упоминал о них.

Коллегии переводятся с Троицкой площади, из мазанки в хоромы каменные, которые доверены таланту Екимыча. В части сенатской — тронный зал. Да, сие неизменно... Не в этом ли суть расхождения с Леблоном?

В центре Парижа — король, его Пале-Рояль. В центре Петербурга — правительство России. Самому царю достаточно старых, обжитых дворцов — Летнего и Зимнего. Отелей средней руки, по мерке парижской. Он будет ездить на Васильевский — там его служба.

Что же накропал Екимыч? Доменико подаёт листы — как повелел его величество, коллегии к Неве торцом, понеже на реке из-за великого судоходства шумно, чиновные будут отвлекаться от неотложных своих дел. Да и негде уже вытягивать по набережной длинное здание — стараниями зодчего Маттарнови, прибывшего из Италии, начата Кунсткамера, а против неё, у Невки, Гостиный двор, покамест на чертеже Трезини.