Владимир Дружинин - Град Петра

Трудно ему усвоить — нынешняя кампания особенная, не только сухопутная, но и морская.

— Действуй по оказии, Борис Петрович. Ты старшин.

И опять не выдержал Пётр, принялся убеждать. Лодки не пустяк, лодки на Ладоге фрегат одолели. Флотилия может быстро подать головной отряд к Ниеншанцу, высадить скрытно на лесистом берегу, застать шведов врасплох.

— Ты старший, — повторил царь.

До чего не хватает старших! Ох, как нужны они! Вот фельдмаршал. Грудь у него в золотых разводьях, а царь перед ним стоит в кафтанце капитанском с увядшим позументом по воротнику, по манжетам. Без позволенья не сядет. Недоумкам страшно... А всё для того же! Чтобы действовали отмеченные званиями, чтобы прилагали разум собственный, без указки постоянной.

Вошёл Меншиков [12] Меншиков Александр Данилович (1673—1729) — русский государственный деятель, генералиссимус, сподвижник Петра I; отличился во время Северной войны 1700—1721 гг.; участвовал во всех Важнейших государственных преобразованиях; в 1727 г. потерпел поражение в борьбе за власть, сослан с семьёй в г. Берёзов в Сибири, где умер. . Поклонился, стрельнул в Шереметева настырными глазами, тронул царя за рукав.

— Мин каптейн!

Пётр обернулся, кивнул. Должно, условились о чём-то. Фельдмаршал поглядел вослед. На государя, шагавшего уверенно, не оглядываясь, и на камрата его, который едва поспевал и торопливо, раздражающе приплясывал.

Смеются... Небось над ним, Шереметевым... Или почудился смех? Ушли оба, а боярина всё ещё дразнят выпученные, глумливые глаза Меншикова, друга поневоле. Колючки его рыжеватых усов... Должно, выщипывает их и ерошит, бесстыдно подражая царю.

Пробудились, распелись в предрассветном тумане трубы. Солдаты строились, проклиная короткую ночь, подгоняемые командирским кулаком, командирской плёткой. Хлынули из ворот Шлиссельбурга, из лагерей окрест. Одни — к чёрному провалу Невы, другие — на шлях, вонзённый в торфяники, в сырые леса, где под навесом хвои ещё белеют барханы снега.

Синие мундиры семёновцев, зелёные — преображенцев и прочей пехоты, пестрота знамён, бунчуков, лент, надетых на пики, — буйно расцвела унылая глухомань. Огласилась криками, стонами, лязгом повозок и свистом кнута.

Одежда отглажена, сапоги начищены, пряжки на башмаках блестят, но ненадолго сия воинская красота. Гаснет, окунувшись в распутицу. И как уберечься! Вязнут солдаты, навьюченные снаряженьем, да трёт плечи лямка, выматывает силы девятипудовая полковая пушка. Застряла она — лезь в лужу, не бойся студёного купанья!

Там, навалившись гурьбой, вызволяют из колдобины орудие калибром крупнее, помогают четвёрке, хватаясь за толстые спицы, окованные железом, за скользкий ствол. В кровь обдирают руки. Хлещут гривастых нещадно. Пала животина — впрягай запасную, а нет её — сам становись в упряжку. Солдат крепче, солдат выдержит...

К трупу коня живо сбежались татары, срезали мясо — остов один на обочине, подарок воронам. Вскочили на коней — и дальше вскачь, обгоняя пехоту. Офицеров не слушают, прут ватагой, знают только своих волоков да Шереметева — он сам привёл татар и казаков из Новгорода, с зимовки.

Драгун ведёт подполковник Ренне, щуплый, голосистый саксонец — за версту слышен. Сии конники силятся держать строй. У каждого длинный клинок, способный колоть и рубить, а сверх того ружьё.

Дивизия Репнина — родовитого москвича, сверстника Петра, бывшего царского спальника; гвардейцы Чамберса, обрусевшего англичанина; дивизия Брюса — тоже москвича по рождению, прозванного чернокнижником. Зловеще полыхали оконца Сухаревой башни, где он вместе с царём постигал науку химическую.

На вёрсты вытянулись полки, топча весеннюю, размытую дорогу, а конца всё нет. Рать многотысячная, небывалая в сих местах, но сильная не только числом, а и сноровкой, вооружением. Поражение под Нарвой, три года назад, многому научило. Пётр скажет потомкам в «Гистории свейской войны», что оно обернулось «великим счастьем», что «неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь принудила». Обновилась артиллерия — теперь не уступит никакой иностранной. Отменен мушкет — вместо него фузея, ружьё новейшее, французское, имеющее штык.

Дело ратное тем не облегчилось, стало сложнее. Но кровь не напрасно льётся — то солдату известно. Царь, пребывавший в чертогах незримых, сказочных, открылся ему, ходит по земле рядом. Сказал всему воинству внятно:

— Мы пошли на короля Швеции, дабы вернув, исконные, отнятые российские земли.

Начальствующим, большим и малым, приказано повторять, втолковывать — пусть ни одного не будет не знающего, для чего сия война.

Так-то так, а речами брюхо не набьёшь. Солдат грызёт на привале сухарь, а мяса, положенного по указу, опять не дали. Зато интенданты жиреют, разбойники... Царь повесил двоих намедни в крепости, да мало. Кипит над костром похлёбка, солёная водица, чуть заправленная крупой, — воробей не насытится. Хорошо гвардейцам: им чаще перепадает мясное. У них на каждые шесть человек — слуга с повозкой для тяжёлой клади.

Царя сейчас нет в походе, а сын его с войском. Многие видели Алексея [13] Многие видели Алексея. — Алексей Петрович (1690—1718) — царевич, сын Петра I от первой жены — Евдокии Фёдоровны Лопухиной. . Немощен как будто... Но тут надо перейти на шёпот. Царевич, сказывают, хочет в Москву, к матери. А этого нельзя — царица Евдокия [14] ...царица Евдокия... — Евдокия Фёдоровна, урождённая Лопухина (1669—1731) — первая жена Петра I, мать царевича Алексея; сослана Петром I в суздальский Покровский монастырь. заточена в монастырь.

Идёт шёпот от гвардейцев, особливо из бомбардирской роты, где царь состоит капитаном, а сын его солдатом.

— Намедни царь серчал на Шереметева... Падучая схватила потом... Братцы, а вдруг Алексей на престоле! Что тогда? Кончена война, всех по домам...

— Экой умник! Война какая-нибудь всяко постигнет — цари без войны не сидят. Алексей мал ещё. Бояре перегрызутся, опять, поди, смутное время будет.

— Всё может быть, за грехи-то...

Шёпот едва слышен. Солдат молодой и, видать, грамотен, словеса вставляет церковные.

— Вознесётся смиренный, а гордый попран бысть... Почто царь собачьи кудри носит?

— Какие собачьи? Парик это... Собачьи! Лопаточник наболтал, что ли?

Объявился в соседней роте колдун, гадает по бараньей лопатке, раскалённой в огне, по трещинам и пятнам, на ней возникающим.

— Суеверны суть прокляты, тьфу! Писание гласит: антихрист народился. Грядёт скоро. Знак тому — младенцев много мрёт. Страсть сколько…

— Ты прикуси язык, парень...

Он и старовер к тому же, крестится двумя перстами, тайком. В трёх перстах, мол, сатана заключён.