Владимир Дружинин - Град Петра

— Нарыл же крот...

Два дня потребуется на то, чтобы докопать, уплотнить полукольцо осады, подтянуть ещё ближе апроши, сиречь траншеи. Но ожидание для Петра невыносимо — ведь до моря рукой подать.

В ложбине, среди деревьев, шатёр фельдмаршала. К нему со всех сторон промяты тропы. Пётр двинулся туда прямиком, ломая малинник.

Шереметев поднял на капитана бомбардиров усталые, оплывшие глаза.

— Жаль города, Пётр Алексеич. Сколько добра — и прахом...

Ныне лишь печные трубы торчат за Охтой, указывая протяжение улиц, — пять вдоль, три поперёк. Шведы уничтожили православный храм, не пощадили и свои, лютерский. В Охту заходили морские суда, брали лён, рыбу, сало...

— Один купчина до того разжился... Сказывают, Карл у него деньги занимал. Не гнушался король-то... Значит, растерял казну.

Царь слушает рассеянно. Неужто не трогает его утрата?

— Пристани, пакгаузы — всё дотла сгорело. Изволь, государь, твоё любимое!

Придвинул коробку с кнастером — едким голландским табаком. Измученный верховой ездой, фельдмаршал отдыхал теперь в мягком кресле, в шатре! На его бархатном подбое много раз повторялась златотканая корона, с коей свешивались на одной нити два немецких креста с толстыми концами-обрубками.

Собственный герб — редкость, у большинства вельмож он вызывает зависть, а у царя — неизменно улыбку. Борис Петрович заимствовал герб у Данцига, понеже боярская фамилия Шереметевых, по преданию, происходит из тех краёв.

— Крепость, бог даст, возьмём целенькую...

Но и это, кажется, не заботит царя сей момент. Капитан бомбардиров не вытерпел, оборвал фельдмаршала.

— Господин мой... Дай роты четыре...

Жирная рука, сокрушённо бродившая по карте, по пожарищам, остановилась.

— На что тебе?

— Пойду разведаю устье...

Глаза Шереметева вскинулись с ужасом.

— Не бойся, доплыву.

Воля царская прозвучала в голосе капитана — отказать нельзя. Авось удастся урезонить.

— Сейчас тебе? Пошто? Обождал бы... Два дня всего...

Ударить решено послезавтра, первого мая. Француз доведёт апроши, не опоздает поди. Исполнителен парижский дебошан, этого не отнимешь. Так чего ради пускаться в неведомое? Того гляди, Нумерс высадит десант. И Крониорт где-то близко. План имеют сомкнуться, раздавить.

— К дьяволу в пасть норовишь, прости меня, батюшка, — вздохнул Шереметев и зашарил по столу, хотя искал не бумаги — веские доводы. И не нашёл.

— С четырьмя ротами не пущу, — отрезал сердито, показывая характер.

Царя словно вихрем унесло. Фельдмаршал встал, вышел из шатра, — и его будто потянул тот вихрь, владеющий государем. Под откосом плескалась Нева, теребила соймы, уткнувшиеся в берег. Тревожный перестук слышался оттоль, от сотен посудин. Царю нужны самые крепкие. Согретый движением, он расстегнул ворот кафтана, прыгает с одной ладьи на другую, колотит каблуком днище, поднял, швырнул на песок негодное весло. И это — царь!

Взглянул бы отец его, Алексей Михайлович [19] Алексей Михайлович (1629—1676) — русский царь с 1645 г., отец Петра I. , который токмо в стенах Кремля пешком шествовал, В собор токмо...

Отцы и деды учили: царя не суди! В каждом поступке помазанника божьего — воля провидения. Истина надёжная, Шереметев обороняется ею от сомнений. Но, может статься, Пётр Алексеич чересчур возгордился. Не лишился бы благодати...

Вот и сейчас... Экое неистовство!

Вдруг беда приключится... Что тогда? Напасти чередой лезут в голову. Смута без государя... Шведы в Москве, царица Евдокия из кельи вызволена, Лопухины лютуют. Ох лютуют... Кто был Петру предан — всех на плаху либо в Сибирь...

Соймы мотались на волне, стучали. Норовят отсчитать время, оставшееся на юдоли сей фельдмаршалу Шереметеву. Вообразилось — блуждает он, беззащитный, обречённый на гибель. Губы невольно шептали:

— Один в пустыне и вопияй...

С детства запало... В книге вычитал — о мытарствах некоего великомученика.

Пётр вбежал на откос и весь лучился — забрызганный, довольный.

— Побольше людей бери, — молвил Шереметев упавшим голосом, просяще. — Полк бери...

Не ответил. Обернувшись, бросил:

— Обедай без меня.

Хотел ведь зайти, отведать заячье фрикасе, обещанное поваром-саксонцем.

— И вопияй, и вопияй...

Когда вернулся в шатёр, Брошка выскочил из своего закутка, пал на колени, изображая того страстотерпца, да так завыл, что уши заложило. Схлопотал оплеуху.

Пришёл Репнин с докладом. Фельдмаршал обрадовался: Аникита выслушает, поймёт, хоть и моложе годами. Тоже из старой московской семьи.

Аникита Иванович был спальником у юного Петра. Будучи офицером потешного полка, выделывал экзерсисы, охранял царя от стрельцов. Когда они забурлили вторично, помог Петру чинить расправу.

— Гвардейцы палатки складывают, — сообщил Репнин. — С ночёвкой едут.

— И царь заночует?

— Намерен.

Фрикасе, изысканное блюдо, ковыряли вяло. Аникита сетовал — надо бы послать за Меншиковым. Да где его поймаешь? Прискачет в лагерь — и обратно в Шлиссельбург.

— Поймаешь, а толку что, Аникита? Мыслишь, отговорил бы?

— Берёг бы, по крайности.

— Это так...

Худо — государь один едет. Сие тревожит особенно. Неотделим Меншиков, безродный Меншиков, от особы его величества.

— Из офицеров кто с ним?

— Никого, Борис Петрович. Щепотьева [20] Щепотьев Михаил — бомбардирский сержант Преображенского полка. взял.

— Ишь, сержант...

Стали гадать: чей он? В бархатную книгу фамилия не вписана. Шляхтич захудалый... Правда, воин добрый, не впервой ему в разведку.

— Так-то, Аникитушка... Поди, сержант в генералы выскочит.

— И то... Чем не генерал!

— Меня, старика, на покой... Устал я, устал... С меня ведь втрое требует, с Шереметева, понял? Ангельски велит исполнять, не человечески... Молодого надо...

— Рано тебе, — залепетал Аникита, — а я как же?.. Да полно, не отпустит он тебя.

Последнее сказано твёрдо. Фельдмаршал, похоже, этого и ждал от младшего. Вымолвил менее уверенно:

— Молодого... Хоть бы сержанта... Царь вышколит.

— Борис Петрович! Дивно мне... Я про Александра... Знает только подпись накарябать. Не стыдно? А царь терпит. Отчего?

— Спроси его! — бросил Шереметев, усмехнувшись.

— Что ты!

— А по-твоему, отчего терпит?

— Затрудняюсь, Борис Петрович. Непостижимо... Всех учит-жучит, а его, невежду...

Уже губернатором величают Меншикова. Встанем на море — и будет он управлять всеми возвращёнными землями. С трудом верится.

— Ну-ну! — прищурился Шереметев. — Так отчего?

Поднял бутылку, заговорил, разглядывая её на свет.

— А на что его учить? Сила же дана ему, силища... Выучишь себе на голову...

Наливал вино медленно, словно скупясь. Закончил почти угрожающе:

— Нам с тобой не встревать.