Владимир Дружинин - Град Петра

— Прикройся! — раздаётся голос отца.

Она слышит будто сквозь дрёму, появляется улыбка и долго не гаснет. Доменико не смеет призвать её взгляд. Ему неловко перед Порфирием, перед Сойкой.

Ночью он громко произносит её имя в опустевшем доме. Гертруда с сыном в Москве. Пляска бёдер, груди длится неотвязно. Фантазия Доменико приписывает множество достоинств предмету страсти, вспыхнувшей так неожиданно.

И конечно, безнадёжно... Скромник — твердила бабушка. Скромник... Другой бы на его месте... Дворяне не стесняются. Если не власть покоряет, то деньги.

«Я выдержу любой соблазн, — напишет он, замалчивая повод, — но не позволю себе уподобиться тем персонам голубой крови, которые используют своё положение, дабы вымогать удовольствия и выгоды».

В апреле Порфирий сдал камины.

Наниматели подстерегали его. Сманил прядильный двор. Доменико касательства к нему не имел, заходить запретил себе. Он усмирял себя, воспоминание о женщине перестало мучить, но не исчезло. Странное чувство сохранилось в душе — благодарность за что-то и ожидание.

Он даже сочинил стихи:

Четвёртая строка не получилась. По этой причине или оттого, что не роднилась работная с мифической нимфой, Доменико перечеркнул свою лирическую попытку. Насколько известно — единственную.

Вскоре образ русской Лючии затуманился — настал день, знаменательный для архитекта и для столицы. «Журнал» Петра, по преимуществу военный и дипломатический, всё же уделил место событию:

«А мая в первых числах заложена церковь каменная в Санктпетербургской крепости, во имя верховных апостол Петра и Павла».

Для севера она необычна. Традиционное решение Пётр отверг с самого начала. На плане вместо креста — вытянутый четырёхугольник, как в Москве у Зарудного. На Украине подобные храмы — без приделов, однозальные — приняты давно. Фасад образует колокольня, возвышающаяся над входом, что соответствует и многим образцам старорусским. Доменико отстаивал их, царь утвердил, поставив условие: маяком, дневным маяком для судов, пылающим позолотой, должна быть звонница. После многих прикидок и совещаний с царём она осталась четырёхгранной — от земли четыре яруса, устремление вверх вертикальное. Только на самом верху сужается ствол. Из купола — восьмигранник, ещё куполок и ещё восьмигранник поменьше — основание для гигантского шпиля. Восьмерики на четверике — Доменико сберёг эту полюбившуюся ему русскую манеру.

Из крыши храма — в согласии с православным обыкновением — вторая вышка. Архитект хотел увенчать её маковкой. Миниатюрная, на тоненьком стебельке, она не сдержала бы устремлённость храма. Но царь воспротивился.

— А сюда грот-мачту ставь, мастер!

Колет зодчего этот второй шпиль, слишком заметный. Пробовал укоротить — царь не допустил. Корабль видится ему. Звонница — фок-мачта, позади грот-мачта, а крепостные стены — борта.

Замысел зодчего впоследствии восторжествует. Пока он мог только мечтать об этом. «По мнению его величества, нет ничего прекраснее корабля, — написал он с огорчением. — Архитектор вряд ли может тягаться с судостроителем».

Постройка ордерная, строгие пилястры подчёркивают разбег к облакам, капителями не прерванный, — узорность их Доменико выбрал умеренную.

Пилястры, естественно, белые. Какой им приличен фон? Лучше всего — красный, в тон кирпичных бастионов. Но спорить с царём безнадёжно. Красить лазоревым! Каков флаг флотский — бело-голубой, — таков будет и собор.

Всё-таки он, Доменико из Астано, из рода Трезини, строит храм в цитадели, в сердце столицы. Главный — как Нотр-Дам в Париже, как собор Святого Петра в Риме.,. Но воля царя может низвести церковь, только что заложенную, в ранг второстепенной, а то и вовсе упразднить. Застраивается Котлин, туда плывут барки с новосёлами, со скарбом, со скотом, с зеркалами и фарфором для вельможных покоев. Но лучше не думать... Архитект утешает себя.

«Царь желает иметь город, выделяющийся в Европе не роскошью вельмож, а красотой храмов и очагов просвещения. Он хотел прибавить мне жалованья, но я отказался брать вознаграждение за дом божий и попросил увеличить жалованье Земцову — в проекте петропавловском есть немалая его лепта, а платят ему всего пять рублей в месяц, тогда как я имею тысячу рублей в год, что крайне несправедливо».

Чета царская въехала в Летний дом. Камины топятся исправно, Екатерина довольна. Пётр в отличном расположении духа — раздражают лишь стены здания, ожидающие лепщиков. Доменико читает ему вслух «Метаморфозы» Овидия [76] Овидий Публий Назон (43 г. до н. э. — 17 г. н. э.) — римский поэт, автор цикла поэм «Метаморфозы» («Превращения», обработка греческих и римских мифов), посланий «Скорбные элегии». . Слушает с восторгом, прерывает.

— Попы пугаются. Словно я кланяться заставлю древним богам… Только и умеют бородатые — кланяться. Башки-то пустые, экзерсис лёгкий. Качай да бормочи писание вкось и навыворот. Мы не идолопоклонники. Мифы откуда произросли? Из гистории мощных люден, живших прежде. Нам они не боги, а разумные символы».

Многое из этих историй Доменико забыл. Царь вогнал его в стыд, спросив: чему учит сегодня сказ о похищении Европы, девы на спине плывущего быка? Едет она вроде охотно...

— В том и суть, — молвил царь с укором. — Она несчастья избегала. Кабы не Зевс...

Громовержец принял образ быка, так как полюбил Европу. Спас он её, увёз на Крит и жил с ней в мире и благополучии. Родила от Зевса трёх сыновей-витязей, Миноса, Радаманфа и Сарпедона.

Назвав их без запинки, царь объяснил значение, которое придаёт сей гистории. Что иное, как не мир составляет его цель? К этому Россия и ведёт Европу. Давно дала бы покой северу, кабы не глупое упрямство Швеции.

В июне, в тихую невскую воду, под гром салюта вошла «Полтава». Скляев обласкан, награждён, но второй линейный корабль поручен англичанину Козенцу — пусть соревнуются мастера, иностранец и русский. Для флота полезно. Ещё раз осмотрел Пётр свои парадиз, свой флот и отбыл с супругой в Ригу, а затем к войску — под Штеттин.

Доменико в Петербурге безвыездно. Земцов замечает смену настроении учителя — иногда терпит незаслуженные попрёки. Бывая у Синявина, архитект справляется насчёт Порфирия: где он, кому кладёт печи? Любопытство праздное, Ульяну непонятное.

Трудился архитект, не жалея себя, — лето промелькнуло, зима настигла стремительно. В декабре он подводил итоги 1712 года — в общем, удачного.

«Скажу не хвастаясь — главнейшие здания Петербурга возводятся по моим чертежам. Сверх того на мне дворец, начатый Фонтаной. К счастью, русские ученики старательны. Земцов становится зодчим в полном смысле — он сделал для царского сада изящную беседку и две водонапорные башни. Без него я бы пропал. Милость царя окрыляет меня, но чрезвычайная спешка, заданная всем нам, вынуждает меня повторяться. Храм в цитадели сочтён образцом, что, разумеется, льстит мне, но одновременно и печалит».