Владимир Дружинин - Град Петра

Так вот она, истинная причина... А что болтал? Верёвки, верёвки на петли... Доменико ощутил как бы удар в сердце.

— Почему нечего? — произнёс Доменико. — Почему? Глупости! Ваша светлость!

Князь отошёл, не ответив. Зодчий двинулся за ним. Надо помешать, надо объяснить... Марио уедет и будет обвинять его, Доменико, очернит его в Астано, в Лугано, повсюду… Позор, нарушение заповеден ремесла. Срывались бессвязные слова, летели в спину светлейшего. Пробился в толчее мужчин, плясавших вприсядку, догнал.

Выпученные глаза Меншикова обдали неудовольствием.

— Чего тебе? Не моя воля, царская... Тебя царь любит, радуйся! А ты скулишь чего-то... Юрод ты, что ли? Два медведя в берлоге — знамо, тесно. Радуйся, благодари царское величество!

Милости царя велика, но хотелось принять её иначе, никого не обижая. Князю толковать бесполезно. Доменико побрёл назад, к Марио. Он-то обязан понять. Неужели вспыхнула давняя семенная вражда из-за проклятого виноградника, из-за жалкого клочка...

Наутро Доменико вспоминал — земляк успокаивал его и отшучивался. Казалось — неискренне. Встречались они после новоселья мельком.

Родным в Астано зодчий написал:

«Чужая душа темна. Марио уверяет, что он соскучился по дому, что он опасается перемен в России. Князю он сказал иначе — одному из нас необходимо уйти. Не могу представить, что он будет рассказывать, но, во всяком случае, клянусь вам всем святым, я не вымолвил про него ни одного дурного слова и никаких козней против него не замышлял. Видит мадонна! Царь предпочёл меня, вот и всё. Марио не пожелал быть в положении подчинённого — бог ему судья!»

Порою он завидовал земляку. Насколько удел Фонтаны легче! Зимой, когда работы замедлились, пожалует в столицу на неделю, на две — и обратно в обжитую, сытую Москву. А он, Доменико, первый архитект, бессменно под рукой царя — милостивой, но и жестокой, справедливой, но и тяжёлой.

Карлсбадскими водами Пётр подлечился, хотя безделье томило страшно. «Честная тюрьма, — писал он Екатерине с ворчливым юмором. — Поят, как лошадей, брюхо раздуло». Рад был вырваться. Екатерина ждала его в Торуни, оттуда вместе — в Петербург. Остановки в Риге, в Ревеле сокращали, дабы Новый год встретить в парадизе.

Ещё гуляли сквозняки в Зимнем дворце, выгоняли ароматы пиршества, — царю понадобился зодчий.

Доменико пришёл с отчётом полным. Никогда ведь не угадаешь, каким вопросом, каким решением ошеломит его величество. Последние месяцы архитект и гезель строили и перестраивали модель собора Петра и Павла.

Царь был в сорочке, вправленной в штаны. Бледен от бессонной ночи, но напорист. Эскизы, планы собора глядел рассеянно, почти равнодушно.

— Котлин управил мне?

Нет, не передумал, не отставил странный своп прожект.

Неужто земли у нас мало? Так, бывало, сетовал доверительно Скляев. Слова жгли язык архитекту.

— Ты человек горный, — сказал Пётр осуждающе, не встретив обычного воодушевления. — А мне тошно в горах. Карловы бани в щели, солнца не видать. Ровно могила... Копошатся христиане, от рождения до смерти. Нет уж, по мне, горе-злосчастье в горах!

Далеко замахнулся царь. На Котлин закидывает столицу, почти в открытое море, — и добро бы обслугу её, гавани, амбары и прочее, так нет, главные её строения! Остров намного крупнее Васильевского, Городового, однако целиком разлинован каналами и улицами — приказ его величества покорнейше выполнен. Земцов трудился, копируя начисто — чертит он и рисует лучше учителя. Тем нелепее этот план, этот рыбий скелет, накрывший Котлин. Из конца в конец — центральный проспект, от него под прямым углом дома, вдоль каналов, на осушенной земле. Вот где могила ещё сотням работных!

Большой город. Остров — вытянутый петлёй на плане — стягивает семь тысяч двести семьдесят восемь дворов, заполнен до отказа. Второй Петербург... Цифра внушает доверие, царь доволен.

А собор в цитадели? Отменит... Напрасно трудились...

— Славно! Пускай Европа поглядит — вон куда мы бушприт выставили! Знать, не робки, знать — силу имеем. И гостям рады... Коммерсант не глуп, живо на ус намотает, где ему товар сложить. Сюда брести, песок скрести, либо на Котлин, по глубине. Ты-то соображаешь, мастер?

Одного согласия мало — изволь радоваться. Досада прольётся в письме.

«Это чистейшая прихоть. Царя ничто не остановит. Он уже живёт на Котлине, задуманное существует для него. А между тем его собственные дома ещё не отделаны, в Зимнем дворце холодно, печи сложены плохо и дымят. Мастера, которых я нанял, не получили вовремя жалованья и, спасаясь от голода, разбежались».

Вскоре Доменико прочёл указ. 16 января 1712 года царь повелел заселять Котлин под страхом суровых кар. Отправить в первую очередь тысячу дворян, пятьсот лучших купцов и сто средних, тысячу ремесленников. Правда, не теперь, а тотчас по окончании войны. Мир кажется близким царю, как всё желанное.

Понятно, архитекту не сидеть сложа руки в чаянии мира. Готовить Котлин, всячески поспешая. И отнюдь не ослаблять смотрение на островах невских. Храм Петра и Павла и прочие дела не забывать.

Столица ширится. Цепочки домишек разбежались по берегам, у воды стало тесно. Где посуше, там загустели слободы. Сами собой возникли площади — рыночные либо перед церковью. Стихия, которую надобно укротить. Но как? Не один час архитект и царь проводят над картой, добиваясь ответа. Проблема коренная — дороги. Столицу питают внутренние российские области: хлеб идёт с юга, лес с востока, из-за Ладоги. Прибалтика не оправилась от военных невзгод, от чумы, но будет кормить и она. Три дороги — и сходятся они, как ни прикидывай, к левобережью Невы.

Из них важнейшая — южная. На Новгород и далее — на Москву. Проторённая башмаками пехотинцев, колёсами пушек, копытами драгунских да казачьих коней. Укатанная ныне возами с сеном, с мукой, капустой и живностью всякой, исход имеющих у базара, что возле Адмиралтейства.

Пётр взял перо, взмахом выпрямил улицу, петлявшую в застройках, рассёк десятка два усадеб. Вынеслась за город чёрная стезя — скорее чтоб, короче до большака. Лес тут — жалко его, зато першпектива.

— Шведов выгоним в лес. Завтра же...

Время, время... К весне блеснёт просека — будущий Невский, один из трёх расходящихся на плане лучей. В конце его новая башня — монастыря Александра Невского. Основанный несколько лет назад на месте битвы сего витязя со шведами, он покамест деревянный.

— Тебе делать, мастер!

Не забывать и храм в цитадели. Пусть будет... Того, кто пожалует дорогой приморской, встретят две башни слитно — адмиралтейская и соборная, а потом разойдутся — точно как маяки перед штурманом, который ведёт судно по створам.