Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

Сам Пётр пребывал в душевном смущении, почти не слыша хвалебной проповеди Феофана, ибо не оставляли его заботы. Поход был оборван. И стоило ему прийти в себя в тёплом Преображенском, как повелел он сбирать консилии военные и сенатские, дабы утвердили ход кампании и её обеспечение для пребывающих на земле Персиды полков и гарнизонов.

Первопрестольная праздновала первый день нового, 1723 года. Летел поверх златоглавых куполов, кремлёвских соборов трезвон Ивана Великого, отзывались ему колокольни московских храмов, сорока сороков. Пированиями да фейерверками приказал государь встречать новый год, дабы был он благолепным и щедрым.

Третьего января изволил государь посетить дом действительного тайного советника Петра Павловича Шафирова. Велика честь, велико и смятение.

После первых тостов за здравие государя и государыни, великих княжон, герцога Голштинского и герцогини Мекленбургской, сопровождавших царскую чету, за благоденствие дому сему и его хозяевам, чадам и домочадцам языки мало-помалу развязались и сделался всеобщий гомон.

Тут Пётр Павлович осмелился приступить к государю с жалобами на своих обидчиков и поносителей, прежде всего на Скорнякова-Писарева и князя Меншикова.

Пётр казался добродушен, но вникать не стал. Только махнул рукой и сказал:

— Не место тут для разбору. Да и не стану я вникать — комиссию назначу, пущай по совести спор ваш разберёт.

Шафиров возьми да выпали:

— Князь Александр Данилыч ту комиссию вокруг пальца обведёт либо купит.

Пётр начинал сердиться:

— Неужли ты меня за простака почитаешь, Павлыч?! Что я, правды от кривды отличить не могу?!. Нет, невинного в обиду не дам, но и вин ничьих не спущу — ты меня знаешь.

Шафиров начал было заводиться, но вовремя опомнился, хоть и был зело под винными парами:

— Полагаюсь на справедливость государя моего, а более ни на кого.

— To-to, — и Пётр погрозил ему пальцем. — Справедливость есть главная добродетель монарха, сказано у некоего философа римского.

— У знаменитого законодателя Солона, — уточнил Шафиров. — А ещё в сочинении златоустого Феофана, архиепископа Новгородского и нашего приятеля, рекомом «Правда воли монаршей».

— Сомневаешься? — сердито спросил Пётр. — В правде воли монаршей?

— Как можно, государь. Только и моя правда в том споре есть.

В голосе Шафирова прозвучал некий вызов. Винные пары затуманили сознание. Казалось ему, что поднялся столь высоко, что стал неуязвим. Особливо во мнении государя.

Разве не он, Шафиров, спас и царя, и царицу, и генералитет, и всё русское войско в злосчастном одиннадцатом годе от позорного плена? Разве не он обвёл турок вокруг пальца и в мирных переговорах, отдав за всё несравнимо малую цену? Разве не его дипломатия возвышала Россию в глазах европейских потентатов? А в торговых делах? Сколь великих выгод добился он, Шафиров...

Пётр Павлович забыл, что Пётр оставался трезв, сколь бы ни выпил. Он и сейчас трезвыми выпуклыми глазами глядел на хозяина дома и дивился непривычной дерзости его.

— Не зарывайся, Павлыч, — строго произнёс он. — Помни, кому ты своим возвышением обязан, кто тебя из иудина племени вытащил. Со мною не перекоряйся.

И, тяжело поднявшись, направился к своему месту во главе стола.

Пётр Павлович мигом протрезвел. «Господи, занесло, опять занесло! — уныло думал он. — Едина надежда — запамятует государь... За бражным столом говорено было».

Но тут же вспомнил: Пётр был памятлив. И не просто памятлив, а злопамятен... Может, всё-таки пронесёт? Нет, слишком много нажил себе врагов, высокомерностью своею, уверенностью в своей незаменимости, в том, что разумением был выше многих, выше Головкина, Меншикова...

Может, так оно и было, он и в самом деле многих превосходил, и советы его государь принимал редко с поправкою. Но клеймён он навечно происхождением своим, и хоть крещён и истов в новой вере, а всё едино врагам рты не заткнёшь: из жидовского-де племени вышел и многие свойственики его в нём доселе пребывают.

Сколь раз говорил себе: не ставай поперёк сильных мира сего, и жена усовещивала, и дети, и отец. Не кажи ум свой... Вот хитрый да осторожный немчин Андрей Иваныч Остерман хоть и весьма разумен, а не высовывается и посему врагов покамест не нажил. Не суётся всюду со своими советами, коли не спросят. И благо ему. И ещё одна добродетель важная за ним водится — не стяжает. Не просит себе маетностей, имений, дач. Коли вспомнят о нём да пожалуют — другое дело...

Замутилася душа у Петра Павловича. Государь в его сторону не глядит, недолгим было пирование. И как ни упрашивал Шафиров, на колени плюхался, что при его тучности да неуклюжести было нелегко, Пётр с супругою поднялись, а за ними все остальные высокие гости.

— Прощенья прошу, прощенья, — бормотал Пётр Павлович, провожая их, — коли был неловок — виноват. Отмолю вины свои, государь милостивый, заступления Господнего просить буду.

Поймал руку Петра, приник к ней. Государыня была к нему милостива — многажды оказывал он ей услуги, подала руку сама, с добрыми словами отнеслась к хозяйке, благодарила за гостеприимство.

«Всё потому, что тоже низкого происхождения, — мимолётно подумал Пётр Павлович, — и нет в ней спеси боярской да дворянской». Знал: заступится она за него, коли совсем худо станет. И покаянную слезницу решил сочинить и подать государю.

Да, взывать к милосердию, молить о прощении, поминать о рабской преданности, о верной службе, о заслугах. Тем паче что стало известно, что по указу государеву наряжен был Вышний суд на Генеральном дворе и в Грановитой палате. И среди тех судей люди вовсе ему не благоволившие: сенаторы Матвеев, Мусин-Пушкин и Брюс, генералы Дмитриев-Мамонов, Головин и Бутурлин, бригадир Воейков, полковник Блеклый да гвардии капитаны Бредихин и Баскаков [123] Матвеев Андрей Артамонович (1666— 1728) — дипломат, посол в Голландии, Австрии. Граф с 1715 г., сенатор, президент Юстиц-коллегии. Мусин-Пушкин Иван Алексеевич (1649—1729) — начальник Монастырского приказа, позже сенатор. Брюс Яков Вилимович (1670—1735) — генерал-фельдмаршал, граф (с 1721 г.). Сенатор, президент Берг- и Мануфактур-коллегий. Географ, астроном. Бутурлин Иван Иванович (1661—1738) — военачальник, в чине генерал-майора был в плену у шведов в 1700—1710 гг., обменян на шведского генерала Мейерфельда. Генерал-аншеф с 1721 г. Девьер (Девиер) Антон Мануилович (1682—1745) — родом из португальских евреев, переселившихся в Голландию, вывезен из последней Петром I в качестве юнги. Женился на сестре Меншикова Анне (против воли её брата), генерал-полицмейстер с 1718 г., позже граф. .

Государь на консилии того Вышнего суда ездил и подолгу слушал препирательства обвинителей и защитников. Обвинителей, впрочем, было больше, а защитителей всего двое: князья Дмитрий Голицын да Григорий Долгоруков.