Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

Ненавистники человеков и достоинств их не перевелись округ государя. И при случае кололи прошлым: ты-де вице-канцлер, из жидовского племени вышел, а сказано было: всяк сверчок знай свой шесток. Тож — о Мануиле Девьере, обер-полицмейстере питербурхском. Но ведь в сподвижниках великого государя было много разноплеменных людей. Тот же Брюс, тот же Ягужинский, Дефорт, Миних, Рагузинский, Остерман — длиннейший бы список вышел. Пётр на то не глядел: коли человек был способен, разумен, умом светел да образован, был ему угоден, ибо таковые люди умножали пользу государства.

Написал покаянное письмо: «Припадая к стопам ног Вашего Императорского Величества, слёзно прошу прощения и помилования в преступлении моём, понеже я признаю, что прогневил Ваше Величество своим дерзновением в том, что по высылке обер-прокурора из Сената не вышел, також что дерзнул я по вопросу приказать приписать Кирееву секретарю в приговор брата своего Михайлы о выдаче ему жалования на третью треть по указу, разумея то, когда о той выдаче указ повелевает, и в том преступлении своём не могу пред Вашим Величеством никакого оправдания принесть, но молю покрыть то моё беззаконие кровом милости своея, понеже клянусь вышним, что учинил то безхитростно. Помилуй мя, сирого и никого помощника, кроме Вашего Величества, не имущего».

Тучи сгустились не только над ним, Шафировым, хотя это было слабое утешение. Император взялся разбирать с обычным своим пристрастием бесчинства, неустройства и безобразия, копившиеся без его глаза и дубинки в пору низового похода. Набралось их без счета. И государь велел чинить суд да расправу по справедливости да и сам был нелицеприятен.

В то же самое время и всесильный Меншиков был обличён. И над ним была занесена Петрова дубинка.

Ревностно обороняла своего бывшего хозяина, аманта, а потом и благодетеля царица Екатерина. Супруг отвечал сурово: «Меншиков в беззаконии зачат, во гресех родила мать его, и в плутовстве скончает живот свой, и ежели он не исправится, то быть ему без головы».

Данилыч, по обычаю, каялся: «...ныне по делу о почепском межевании по взятьи инструкции признаваю свою пред Вашим Величеством вину и ни в чём по тому делу оправдания принесть не могу, но во всем у Вашего Величества всенижайше слёзно прошу милостивого прощения и отеческого разсуждения, понеже, кроме Бога и Вашего Величества превысокой ко мне милости, иного никакого надеяния не имею и отдаюсь всем в волю и милосердие Вашего Величества».

Ежели бы Пётр Павлович про те государевы обличения светлейшего проныры ведал да его челобитье чел, то, наверно, подивился бы немалому совпадению их покаяний. Но он ничего этого не знал, и, весь сжавшись, ожидал решения Вышнего суда.

Ведал он только про слабость государя к Данилычу, про великое уменье князя разжалобить своего высокого покровителя. То была слабость непонятная, необъяснимая, ибо проницательным людям было доподлинно известно, что светлейший князь Римского и Российского государств и герцог Ижорский, рейхс-маршал и генерал-фельдмаршал, действительный тайный советник, генерал-губернатор Санкт-Питербурхский, от флота Всероссийского адмирал, подполковник Преображенской лейб-гвардии и полковник над тремя полками, многих орденов кавалер, российских и иностранных; был безграмотен, умея лишь выводить свою фамилию при подписании бумаг, равно и никаких особых достоинств, кроме великого пронырства и хапужества, равно и интрижества, за ним не водилось.

Но слабости свойственны не только простым смертным, но и людям великим, коих отметил Бог своею волею и своим перстом. Вот и у Петра, всё проницавшего, непримиримого к стяжателям, хапугам, лихоимцам, не знавшего жалости к тем своим фаворитам, кои были обличены в грехах против государства, были свои слабости. И едва ли не главною оставался Алексашка Меншиков.

Заседания Вышнего суда продолжались своим чередом, без торопливости: Пётр повелел основательно исследовать все обстоятельства и вины тяжущихся сторон. Сам же он погрузился в главную свою докуку: Персидский поход.

Трачено было много, потеряно было тож много. А достиг ли он того, к чему стремился: встала ли Россия двумя ногами на берегу Каспия, прочно ли утвердилась в том же Дербенте да и в крепости Святого Креста? Крепка ли стала та крепость?

Он ждал возвращения Апраксина и Толстого, оставленных для призора и одушевления команд. Толстому было велено задержаться в Астрахани, но он возвратился против указу, сославшись на многие недуги, одолевавшие его по старости. И в самом деле, немолод был: семьдесят седьмой год шёл графу и действительному тайному советнику, был он старей всех в окружении Петра.

— Докладай, Фёдор Матвеич, по военной части.

— Ох, государь, мало чем радовать. Скажу тебе открыто: зело трудно тамо держаться среди скрозь враждебного народу, — сокрушённо молвил Апраксин. — Дауд-бек да Усмей приступили к Дербеню. Попервости были отбиты и сняли осаду. А ноне не ведаю, каково там. Гарнизон ослаблен, но вот полковник Юнгер в доношении своём на твоё, государь, имя да в журнале боевых действий обязуется удержать город...

— Теперича я скажу, государь, — вступил Толстой. — Дербень горцам не взять: нету у них такого навыка — крепости брать. Нам, первое дело, надобно самым скорым манером заключить трактат мирный с персиянами, дабы признали они за нами области, где наши войски уже утвердились...

— Не токмо те, — поправил его Пётр, — но и Баку и далее.

— Но прежде взять обязательство подать помощь шаху законному против Мир-Махмуда. Сей афганец воссел в шахском дворце и принял протекцию турецкую. Порта ему объявила, что не станет противиться, ежели он возьмёт под себя всю Перейду, коли признает главенство султана. И он на то, как доносят наши агенты, согласился. А Дауд-бек, как давно известно твоему величеству, уж вошёл в турецкое подданство.

— Умная ты голова, Пётр Андреич, однако предпринял ли действия для заключения трактата?

— Младший сын Хуссейна шаха Тахмасп, объявивший себя наследником престола, силы никакой не имеет. Но, однако, переговорщики наши уговорили его заключить официально военный союз с Россией и объявление о нём публичное сделать чрез наших посланников в Царьграде и Тихране, чрез Неплюева и Аврамова.

— Медлить в сём нельзя, — согласился Пётр.

— Никак нельзя. Турок войско двинул чрез границу с Персидою и намерен поболе захватить.

— Давай, Пётр Андреич, действуй. Призови персиянского посла да предложи ему договор. Сочинишь как должно да мне покажешь. Главные пункты должны быть таковы: мы обязуемся вспомогать против их бунтовщиков нашим войском, а персияне должны тому войску давать провиант под конницу, артиллерию и амуницию лошадей, а под багаж верблюдов и быков. Соберём консилию о персидском вспоможении: сколь надо людей да сколь всего требуется. Но ежели взять из штатного войска, то не будет ли умаления, когда, Боже отврати, война с турком зачнётся, чего можно чаять?