Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

говорит Мария задумчиво. Она что-то пишет по стеклу пальцем. Быть может, это строки стихотворения, написанного некогда в Каменке, тогда, по близким воспоминаниям о Гурзуфе.

почти шёпотом произносит Пушкин. На глазах его слёзы. Как прекрасны глаза поэта, наполненные слезами! Он так взволнован, что забывает передать для узников своё послание, которое потом он передаст Александрине Муравьевой.

Мария уезжает в эту ночь, уже двадцать седьмого декабря 1826 года. Она уезжает в метель. Она уезжает в бездну. Метель сопровождает её почти всю дорогу. И встретится ей в диком поле длинная колонна каторжан, еле бредущая, отовсюду заметаемая метелью».

Как всегда, мы шли к автобусной остановке в сумерках.

— Надо сказать, — говорил Олег, — что молниеносную кампанию по нейтрализации Москвы петербургская клика провела с блеском. Нашествие Наполеона было использовано на все сто процентов. Все наиболее талантливые военачальники, которые могли составить основу высокоинтеллектуальной и сознающей своё достоинство элиты, были рассеяны по империи, удалены от трона. Государь, который в полной мере ощутил свою беспомощность перед Кутузовым и перед всей чиновной массой, хотел было с ними найти общий язык. Но... С первых же дней заседания Венского конгресса он увидел, как мощно сплотилась против него вся Европа, вместе с побеждённой Францией, и как ничтожны оказались все его дипломаты петербургской породы, которые готовы были служить любому, кто больше заплатит, как презирали свой народ. Он хорошо убедился за время войны, что все они продажны. Он не мог забыть, как Могилёвская губерния прислала депутацию к Наполеону, который с презрением отверг их, отослав обратно. И он попробовал опереться на людей, которые казались ему надёжными. Он попытался найти язык с литераторами, художниками, мыслителями. Мыслителей он не обнаружил. Он учредил чины придворные, ордена, пенсии для наиболее способных приблизиться ко двору, хоть как-то разбавить и оживить эту мозглую чиновничью мглу вокруг трона...

Олег шагал по улице и привычным голосом, без листа перед собою, как бы читал.

— Ты словно рукопись выкладываешь, — сказал я.

— Да, я всю её помню наизусть, — согласился Олег. — Для не служащих при дворе он учредил личные перстни, табакерки, шкатулки, стал выделять им деньги на печатание их трудов, на работы над картинами. Но Боже! Как же они оказались лизоблюдны и прохвостливы... На пути к императору их мог перекупить любой чиновник, от которого зависело, а порой и не зависело вообще, попасть под милостивое влияние государя. Находящиеся на службе писатели почти все получили по ордену Святой Анны II степени, а в рескриптах, которые присылались награждённым, император пояснял каждому лично, что жалует эти отличия за полезные литературные заслуги. Именно по этим денежным содействиям Карамзин, например, получил возможность написать свою «Историю государства Российского». Но, пройдя сквозь толщу больших и маленьких чиновников, все эти талантливые люди превращались в жалких приспешников. Получалось так, будто награды они получали не столько от императора, сколько от этих деляг и щелкопёров. А в каких заправских ловеласов порою превращались сами эти лауреаты! Совсем же в стороне, подобно генералу Раевскому, держался молодой поэт Пушкин. Юноша этот, резко отличный от всех своим характером несносным и дарованием, отмеченным самим Державиным, всё время подзуживался против императора, со всех сторон, порою наиболее льстивыми к трону ловкачами. Впутался в это совсем недавно старший сын Раевского, человек ярко даровитый, но болезненно невоздержанный.

— Несчастный человек, — заметил я.

— Да, Во многом сам виноватый и так досаждавший отцу, — согласился Олег.

Мы шли опять мимо того дома с закрытыми ставнями, из-за которых слышалось молитвенное пение.

— Да, и совершенно очевидно теперь, — продолжал Олег, словно читал с листа, — что Петербург придворный часть наиболее талантливых личностей сплотил в тайные союзы здесь, в столице, а остальных загнал в Малороссию, надеясь на неизбежное их блокирование друг с другом. За ними III Отделение следило годами, всё знало о них. Их не трогали, надеясь прихлопнуть как можно большее число разом. Между ними туда и сюда сновал с какими-то поручениями не то от двора, не то ещё от кого-то давно известный Алексей Пологов, начавший свою карьеру с доноса на Раевского из Персидского похода. Александр видел, как его буквально выводят на расправу с этими блестящими офицерами. Он медлил. Ему не хотелось марать руки. В октябре 1823 года государь делал смотр Второй армии. Бригада Сергея Григорьевича Волконского с особым блеском проследовала мимо Александра Первого, и тот подозвал к себе генерала. «Я очень доволен вашей бригадой, — сказал он тогда, — Азовский полк — из лучших полков моей армии, Днепровский немного отстал, но видны и в нём следы ваших трудов. И, по-моему, гораздо для вас выгоднее будет продолжать оные, а не заниматься управлением моей империи, в чём, извините меня, и толку не имеете». Сергею Волконскому со всех сторон посыпались поздравления. Но своему начальнику Волконский, сам по себе человек искренний, пояснил, в чём дело. Тот посоветовал Сергею Григорьевичу написать объяснительное государю письмо, которое обещал передать сам, чтобы царь понял, что Волконский перед ним оклеветан. Это Сергей Волконский и сделал. И потом, находясь при почётном карауле, встретился с царём. «Ты не понял меня, — сказал царь. — Я хотел тебе сказать, что твоя головушка прежде заносилась туда, куда ей не следовало бы заноситься, но теперь я убедился, что ты принялся за дело; продолжай, и мне будет приятно это в тебе оценивать». Именно после этого разговора Сергея Волконского стали особенно часто и настойчиво употреблять по делам тайного общества.

Мы приблизились к остановке. Автобус был, как всегда, полупустой. Условились, что я приеду через неделю, а на сборище за картошкой «в мундире» ходить больше незачем.

На рассвете следующего дня я ещё не проснулся, когда телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал женский голос, который был мне знаком, но который никогда не раздавался в моей трубке. Голос назвал моё имя, и я понял, что это Наташа. Наташа попросила меня приехать к ним.

— Когда? — спросил я.

— Когда вам возможнее, — попросила Наташа.

— Я могу выехать хоть сейчас, — ответил я.

— Тогда приезжайте, — сказала Наташа и положила трубку.