Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

В апреле 1826 года, преодолевая распутицу, она выедет в Петербург для свидания с мужем. Она получит разрешение свидеться с Сергеем Григорьевичем в Петропавловской крепости. Свидание произойдёт в комендатуре крепости, куда князя приведут под конвоем. При посторонних. Это даже не было похоже на свидание. Но они обменялись платками. На уголке платка Мария, вернувшись домой, нашла несколько утешительных слов, которые разобрать можно было еле-еле. Но... Сестре своей Софье Сергей писал из каземата: «Милый друг, вот записка, посылаемая тебе мною тайком; умоляю сохранить её в тайне, иначе ты погубишь меня и подателя, которому выдай 15 рублей и пообещай ещё 10 рублей, когда он вторично придёт к тебе от меня. Напиши мне через него, но не упоминая о получении моей записки и без адреса; я желал бы также, чтобы твоя записка не была написана твоею рукою...» Я кое-что не совсем важное в данном случае опускаю здесь, — заметил Олег, — оставляю только то, что наиболее характеризует личность князя, участника сражений с Наполеоном. «Меня уведомили по секрету, что нас отправят на телегах, не знаю, до Волги ли или до места назначения. В этом последнем случае не знаю, как я перенесу это путешествие при своём слабом здоровье, если нас повезут быстро. Даже переход пешком я перенёс бы легче при теперешнем состоянии моего здоровья. Уже некоторые из жён просили и получили разрешение следовать за своими мужьями к месту их назначения, о котором они будут предуведомлены. Выпадет ли мне это счастье и неужели моя обожаемая жена откажет мне в этом утешении? Я не сомневаюсь в том, что она своим добрым сердцем всем мне пожертвует, но я опасаюсь посторонних влияний, и её отдалили от всех вас, чтобы сильнее на неё действовать. Если жена приедет ко мне на свидание, я бы желал, чтобы она приехала без своего брата, иначе её тотчас же увезут от меня. Врач был бы при этом нужнее. Получу ли я от своей жены утешение, в котором другие уже уверены? Я понимаю, какой долг лежит на ней по отношению к сыну, и, конечно, я не решился бы разлучить её навсегда с этим несчастным ребёнком». — Олег опять прервался и надолго задумался и уже грустно совсем сказал: — Какое различие между этим письмом князя и письмом предсмертным поэта?

— Ты имеешь в виду письмо Рылеева? — спросил я.

— Да, — мрачно кивнул Олег, — там поэт с каким горением обращается к жене, болеет за сына. А здесь — только о себе, о себе. Далее он высказывает надежду на помилование по случаю коронации того, кого они намеревались истребить вместе со всеми родственниками. Он заканчивает буквально так: «Постарайтесь воздействовать на светские суждения, общественный голос умеет вступиться за несчастных. Мне по секрету сказали, что возводится здание в местах нашей ссылки для помещения нас вместе с жёнами...» Это уже дикость, — Олег сокрушённо покачал головой, — тащить вместе с собою в ссылку жену, с сыном или без сына! Ни до кого нет дела! Только о себе...

А между тем 13 июля должен быть приведён в исполнение приговор. Осуждённых вывели при рассвете дня на крепостную площадку. Построенные в середине большого каре, они увидели друг друга. Не вывели только приговорённых к повешению. Каждый из осуждённых становился на колени, над головой его ломали шпагу, мундир и ордена швырялись в разведённые рядом костры и сжигались. Затем всех одевали в арестантские халаты и разводили по тюрьмам. Позднее повесили оставшихся пятерых.

Сергея Трубецкого, Евгения Оболенского, Артамона Муравьева, Василия Давыдова, Якубовича, Сергея Волконского и двух Борисовых отправили немедленно, закованными, в двух партиях. При каждом по одному жандарму и при каждых четырёх одного фельдъегеря. Сергея Григорьевича, по семейным сведениям, отправили в ночь на 26 июля в кандалах. В повозке был жандарм. От скорой езды Волконский ослабел, кандалы натирали ноги до крови. Протёртые до крови места обвёртывали тряпками и вновь кандалы надевали. Некоторые осуждённые в пути плакали. Но Волконский замечен в слезах не был».

«Тайно от родственников Мария Николаевна обратилась к государю с письмом. Она просила Николая Первого разрешить ей последовать в Сибирь за мужем. Против решения дочери оставить годовалого сына категорически был настроен и отец. Он считал, что обязательство матери перед беспомощным ребёнком выше, чем обязательства по отношению к мужу, который сознательно совершил государственное преступление и о котором жена не была мужем оповещена вовремя; более того, она даже не уведомлена была им перед венчанием, что муж готовит переворот и раздел империи с попутным истреблением всей царской семьи. Император ответил на письмо Марии Николаевны так:

«Я получил, княгиня, письмо Ваше от 15 числа сего месяца и с удовольствием в нём усмотрел изъявление чувств благодарности ко мне за то участие, которое я в Вас принимаю; но это-то именно моё участие к Вам и побуждает меня здесь снова повторить Вам те предупреждения, которые я уже делал Вам относительно того, что Вас ожидает, лишь только Вы проедете Иркутск. Впрочем, предоставляю вполне Вашему собственному усмотрению, Сударыня, избрать то решение, которое Вы найдёте наиболее подходящим к Вашему положению. Благорасположенный к Вам Николай. 1826 г. 21 декабря».

Получив ответ императора, Мария Николаевна начала собираться в Москву. Она показала ответ этот отцу. «Я прокляну тебя, если ты не вернёшься через год», — сказал отец. Перед отъездом из Петербурга она получила от Николая Николаевича записку, где прочла среди других такие слова: «Снег идёт... Путь тебе добрый, благополучный — молю Бога за тебя, жертву невинную, да утешит Он твою душу, да укрепит твоё сердце».

«В Москве Мария Николаевна остановилась у Зинаиды Волконской, которая состояла замужем за братом Сергея. 26 декабря был дан прощальный вечер, собрание в честь отъезжающей. К одной из двух кибиток героини Зинаида Александровна пристроила позади клавикорды, подарок неоценимый впоследствии среди сибирской повседневности. В блистательном салоне собралось блистательное общество. Появился Пушкин, который вдруг сказал Марии Николаевне:

— Вы не поверите мне, если я скажу, что завидую вам, княгиня. Впереди вас ждёт жизнь, полная лишений, но и полная самопожертвования, подвига. Вы будете жить среди лучших людей нашего времени, как я некогда в Юрзуфе среди вашего очага...

— Какая разница между той поездкой и теперешней? — вздохнула Мария Николаевна.

— Но, если хотите, эта и более возвышенная, — сказал Пушкин, восторженно на неё глядя.

Ах эта Зинаида! Она всегда так притягательна, так умеет увлечь, очаровать. Какая бездна ума и такта у этой красавицы! Звезда ещё во времена нашествия корсиканца. Теперь здесь у неё весь цвет Москвы. «Царица муз и красоты», — говорит о ней поэт. Она играет на клавикордах. Пушкин и Мария стоят у высокого окна. За окном, обрезанным длинной синей шторой, печальные огни московских домиков. Зинаида играет что-то печальное, что-то прощальное играет она. А за окном горит огромная лиловая звезда в недвижной ледяной дымке. Мария смотрит на звезду и медленно водит пальцем по стеклу, как бы что-то пишет на нём невидимое. А Пушкин смотрит на её лицо, глаза его сверкают. Но молчит он.