Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

А случай второй произошёл буквально через три дня. После торжественного парада благодарный Александр поздравил Раевского с присвоением ему графского достоинства. Раевский тогда сказал: «Ваше Величество, уходя из Смоленска, я бросил на произвол неприятеля двадцать семь тысяч раненых солдат наших; не отразив неприятеля от Москвы, я отдал на поругание величайшие святыни наши. Память павших по моему недостоинству воинов и селян России не позволяет мне сейчас возвыситься над теми, кто уже никогда не встанет из приютов их кончины». Эти слова генерала были пострашнее того зайца, который прыснул из-под копыт Наполеонова коня при переправе через Неман.

Раевский был всегда немногословен и решителен со всеми: с царём, с солдатом, с другом, с сыном и дочерью».

«Князь Сергей Григорьевич Волконский, отменно знатный и необычайно богатый человек, — продолжал своё чтение Олег, а Наташа равномерно перекладывала прочитанные страницы в отдельную стопку, — являл собою блистательную партию для любой знатной невесты. Прекрасный человек. Красавец с высоким лбом, открытым умным взглядом из-под крылатых бровей, с изящными элегантными усами, чуть приоткрывающими чувственные губы. Уши, как две жемчужные раковины, ловили каждый шорох, каждый звук очаровательного пения. Пела Мария, сидя за клавикордами, эта смуглая, покрытая каштановым загаром брюнетка, с округлым, изящного очертания носом и с мечтательными глазами. Губы её, чуть капризно обозначенные, вдохновенно и плавно произносили слова, которые как бы полёт обретали в устах её. Она сама себе аккомпанировала и сама в себя вслушивалась. Волконский, стройный красавец с генеральскими эполетами, любовался ею, стоя у окна в кругу гостей хозяина. Волконский был и ростом высок, не только знатностью.

Его взял под руку Раевский и подвёл к Марии:

— Мари, позволь тебе представить князя Сергея Григорьевича Волконского.

С тех пор Волконский часто стал бывать в доме Раевских. А однажды летним тёплым утром, когда роса ещё сверкала на влажных устах цветов, отсылающих в небо ароматы свои, отец пригласил к себе дочь. Глядя на Марию прямым и твёрдым взглядом, от которого у Марии обыкновенно теплело на сердце, сказал на этот раз повелительно:

— Князь прекрасный человек, из хорошей семьи, и я уверен, что ты будешь с ним счастлива. Я уже дал своё согласие. Мы все должны этому радоваться. Теперь ступай. Через месяц — свадьба.

А время летело стремительно. Император Александр Первый посетил в Александро-Невской Лавре старца Алексея. Мрачная картина предстала глазам государя: обитые чёрным сукном до половины высоты стены, большое распятие с предстоящими Богоматерью и евангелистом Иоанном, чёрная длинная скамейка вдоль стены. Пред иконами скорбная лампада. Пал перед Распятием схимник и обратился потом к императору:

— Государь, молись!

Александр склонился перед Распятием и пал пред ним.

Стоял в келье чёрный гроб, лежала в нём схима и всё приготовленное на случай погребения.

— Всяк живущий о смертном часе своём должен помнить каждый час, — сказал старец наставительно.

Государь молчал, он молился. Лицо его приняло невыразимо болезненное, страдальческое выражение.

— Ты государь наш — и должен быть над нравами. Ты сын Православный Церкви — и должен любить и охранять её, Так хочет Господь Бог наш, — сказал старец строго.

Разговор был долгий. Александр Первый вышел от старца весь в слезах. Ему в душе восстановилась встреча совсем недавняя с великим старцем Серафимом, там, в пустыне, среди глуши Саровской.

— Начался род твой в доме Ипатьева и кончится в доме Ипатьева, но иного. И будет дому твоему триста лет и три года... Он начался Михаилом и Михаилом кончится... И будут тогда рушить храмы, святые мощи выбрасывать и бесноваться вокруг их, а люди будут убивать друг друга хуже зверей... — вещал Серафим скорбным голосом.

— Нашествие? — спросил тогда император.

— Мор, — ответил старец, — великий мор, ниспосланный Господом за грехи.

Теперь государь шёл по Лавре, скорбя всем существом своим и обливаясь рыданиями. Заказал он себе тогда в монастыре панихиду. Он прибыл в Лавру к четырём часам утра. Привезла его коляска, тремя конями запряжённая. У ворот императора встретил митрополит Серафим с монахами. Император был в фуражке и шинели, снял фуражку и приложился к кресту, окроплён был святою водой. В соборе он пал перед мощами Александра Невского и долго молился. Он долго плакал.

Отсюда он уехал на юг. Он знал, что в Таганроге будет ждать его яхта, купленная у англичанина, а капитан и экипаж её из членов мальтийского ордена, которые не забыли своего задушенного магистра. Яхта увезёт его в Яффу. Он ещё не знал, что в Петербург доставлен будет труп фельдъегеря, который выпадет при быстрой езде из пролётки и головой ударится о вымощенную дорогу. Этого обстоятельства он знать ещё не может. Но знает, что Константин будет от трона отстранён, а взойдёт на трон Николай, который станет править железной рукой, всю искоренит крамолу, а сейчас Николай неукоснительно потребовал у матушки неприкосновенности полной для него, Александра. Зафрахтованную в Таганроге яхту зовут как-то по случаю для этого дела неприлично: «Джули». Она унесёт беглеца мимо дозоров у Босфора. А по столице уже поползут слухи о смерти царя заведомо, гонцы о случившемся на самом деле тайно готовятся в Варшаву. Насторожится верный слуга царёв, единственный не изгнанный от близости к царю, граф Милорадович. На сообщение Николая о том, что он восходит на трон, старый воин и гуляка ответит: «Вы — император? Не говорите глупостей. Пусть доставят в Петербург тело государя. Будем разбираться». И Милорадовича придётся долго уговаривать, ведь он военный губернатор столицы. И когда Николай найдёт с ним общий язык, героя Великой войны с Наполеоном застрелит Каховский.

А пока Волконский узнает об аресте Пестеля, бросится к графу Витгенштейну с присяжными листами полков девятнадцатой дивизии императору Константину и с просьбой разрешить ему отлучиться из Умани, чтобы отвезти жену для родов в имение отца её Болтышку. «А ты, князь, кого ты признаешь государем?» — спросит граф. «Того, кому вы присягнёте», — ответит Волконский. «Поезжай, но не замедли и, особенно, не заезжай в Каменку к Давыдову». А Мария ничего знать не будет, даже подозревать. А под сердцем её готовится к жизни, полной тревог, сын, её несчастный первенец, уже в утробе матери своей обречённый отцом на сиротство».

«В Болтышке князь Волконский, незаметно для жены, успел сжечь в камине кое-какие документы да вернулся в Умань, где и был арестован. Правда, успев ещё заглянуть коротким визитом в Болтышку, посмотреть на только что родившегося сына и попрощаться с женой, которая и не предполагает грядущей трагедии, но тяжко больна и лежит в постели.