Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

— Ах, если бы мы знали свою историю, — вздохнул кто-то искренне и горестно.

— Уж дайте мне закончить моё сообщение, — сказал Иеремей Викентьевич, дожёвывая разваренный до сахаристости клубень картошки, ободранный от его мундира, и с ним луково пахнущий кус жирной селёдки, — а иначе, того и гляди, кто-то уже усядется там под окном за шахматную доску...

— Шахматы ничему не мешают, они только обостряют мышление, — заметил кто-то за столом как бы мимоходом.

— ...или же, того пуще, усядутся за преферанс либо же начнут названивать любовницам. — Субъект глянул в сторону Евгения Петровича, спокойно и деловито прожёвывающего свою долю закуски.

— Просим!

— Просим...

Несколько голосов приветствовали субъекта возбуждёнными голосами.

— Вот я и говорю, — сказал субъект с заманивающей интонацией, — Санкт-Петербург, как известно, был основан Петром и его наставниками как протест против Москвы, до смерти напугавшей во времена царевны Софьи будущего великого тирана России, воспетого позднее величайшим поэтом России в одной из его монументальнейших поэм. Москва раздражала деспота и реформатора всю его жизнь своею косностью, своей незыблемой приверженностью к старине и, если хотите, своей провинциальной ленивостью, которая, как известно, во мгновение ока слетала с древней столицы в моменты грозной опасности. Пётр хотел создать новую, мобильную, энергичную, легко и быстро отзывающуюся на все вызовы истории столицу. В ней он решил создать абсолютно новый для России центр, с новыми, в корне отличными от московских, традициями. Молодому, примитивно образованному и своенравному царю опереться в этом деле было не на что. Отвращаясь от исторически непоколебимого и не способного к реформированию православия, знаменем которого была Москва, Пётр судорожно искал новую точку опоры. Кровавые стрелецкие волнения, в любую минуту готовые воспламенить весь народ, кошмарами стояли в его воспоминаниях. И молодой царь быстро пошёл навстречу образованным, элегантным и гладкоречивым лютеранам и реформатам. Вся первая половина его царствования прошла под знаком этого прелестного влияния. Не будучи натурой категоричной, он всё же понял, что эти на песке построенные религиозные секты малогосударственны по своему смыслу и уж конечно абсолютно антиимпериалистичны...

— Хотя в принципе любая религия может быть приспособлена к служению мощной государственной машине, — вставил кто-то как бы мимоходом.

— Конечно же, — охотно согласился субъект, — и взрослеющий царь начал озираться вокруг. Он предчувствовал, что после его ухода из жизни — а о том, что он сифилитик, Пётр знал, — после его ухода, когда он фактически пресёк династию Романовых, империя, которую он заложил в основание новой столицы, будет разваливаться.

— Во всяком случае, её начнёт трясти, — уточнил кандидат исторических наук, — как при Аннах Леопольдовнах...

— Конечно, — согласился субъект, — озираясь по сторонам, Пётр обратил внимание на тамплиеров. Этот живучий рыцарский, а к тому времени уже высокосветский орден, овеянный воинской и мистической романтикой, не мог его не привлечь. Воинская сторона дела всегда Петра привлекала, правда, он неизменно испытывал на этом поприще неудачи, порою позорные. Если бы не великий русский полководец Шереметев, то Пётр так и бегал бы от своих врагов в нижнем белье до самой смерти...

— Которая наступила бы гораздо раньше, — поддержал человек с усами и бородкой Наполеона Третьего.

— Конечно, — согласился субъект, — так оно и было бы. Что касается мистики, то Пётр Первый в этом отношении был бездарный циник, как сказали бы теперь — прагматик. И вот в Голландии, как утверждают некоторые, он и Лефорт были приняты в своё время в тамплиеры. Но и здесь он со временем понял, что на основе мальтийских традиций, для России слишком камерных, империю не построишь. В православие он уже возвратиться не мог; понимал, что это слишком для него серьёзное нравственное обязательство, а слишком мощная духовность этой Церкви связывает безудержные страсти властолюбия. Под рукою было католичество. Тоже древняя, необычайно стройная система, умеренно духовная, вполне привязанная к мирским потребностям, лукавая в деятельности своей и совершенно имперская по своей сущности. Причём имперская сущность притязаний Ватикана достаточно искусно замаскирована услужливой видимостью духовности. Особенно Петра и преемников привлекало в католицизме презрение к простому человеку, к личности его, вплоть до того, что прихожанину запрещено читать Библию, отказано в праве причащаться полноправно со священством, при абсолютном подчинении воли и всей жизни прихожанина любой прихоти священнослужителя. А он — священнослужитель — выделен в особую касту, в свою очередь предельно послушную прихоти следующей ступени священнослужителей, не говоря уже о Папе. Папа в католичестве обожествлён так, что фактически поставлен выше Спасителя и превращён в земного бога. Не случайно католик Наполеон пусть и сам на себя надел корону, но принял её из рук римского владыки. В соединении с наиболее мирскими традициями православия католичество давало образ и конструкцию именно такой империи, которую хотел построить для себя Пётр. Для неповоротливого русского дворянства, не способного так быстро и враз порвать с древней Русью, с традициями, с родиной духовной, этот грандиозный симбиоз, блистательный суррогат, был приемлем как нельзя удобно. И со времён Екатерины Второй, обрезавшейся на энциклопедистах, стал абсолютно желанным. Так появился этот странный двойник Москвы, там, на туманных берегах Невы, где возрос новый вид чиновничества, дотоле невиданного, массово и предельно паразитирующего на чуждом для него, но так удобном церковно-государственном устройстве.

— Без рюмочки хорошей чистой водки, тем более столичной, нам тут всю вашу глубину умозаключений не уразуметь, — сказал хозяин дома.

— Пожалуйста! Извольте, — прервался субъект и протянул по направлению к хозяину свою пустую рюмку, гранёную рюмку зелёного стекла.

Ему и налито было первому. А пока другие ждали своей дозы, чокались и алели на глазах, Иеремей Викентьевич продолжал, уже ни на кого не обращая внимания:

— Так был замыслен Исаакиевский собор — каголицизированный предельно храм под именем православного святого, покровителя, по российским понятиям, морской мощи, ранее покровителя имперской мощи Византии. Заложен этот храм был ещё при жизни самого Петра, в период его возвращения к православию, вернее сказать, в период обращения его внимания на отечественную религию. Царь уже был всемогущ и подчиняться иноземным духовным наставникам не желал. Но не столь искренно было возвращение царя к религии его отцов, и Богу не было угодно поощрить его лукавство. Заложен был храм первоначально как церковь, но не собор. Строилась церковь по проекту славного тогда архитектора Маттарнови, потом дело возглавил Гербель, завершил Яков Неупокаев. Церковь и внешне и внутренне напоминала Петропавловский собор, протестантский по духу своему. Но в стенах и сводах церкви, стоявшей тогда на месте нынешнего Медного всадника, появились трещины. Летом 1735 года в церковь ударила молния и занялся пожар. Во времена Екатерины Второй новых церквей почти не строили. Лишь продолжали строить символ империи Исаакиевский собор. Теперь его уже возводил Ринальди. Лютеранские храмы сооружать ещё продолжали; Святой Анны на Кирочной улице и Святой Екатерины на Васильевском острове. Но уже возводилась на Невском проспекте величественная церковь Святой Екатерины же. Павел Первый строит два храма Иоанна Предтечи на Каменном острове и при инвалидном доме. И великолепная внутренняя церковь Михаила Архангела, во имя которого возводился Михайловский замок. Уже совершенно в католическом духе замышляют и возводят главный храм главного тогда имперского монастыря Александро-Невской Лавры. Торжественное освящение собора 30 августа 1790 года совершил владыка Гавриил. Собор был пышно убран и вызолочен, а по стенам его красовались не иконы, а полотна Ван Дейка, Рубенса и Бассано, здесь же водрузили образ «Моления о чаше», присланный в своё время Пием Четвёртым в дар Екатерине Второй. Вот тогда-то и был задуман и стал осуществляться проект собора Казанской Божией Матери по чертежам русского зодчего Воронихина. Но русского, вернее православного, здесь уже не было ничего. Прообраз — собор Святого Петра в Риме, символика западная, начиная с треугольника на фронтоне церкви, позднее появившегося во многих храмах и Москвы, например Воскресения Христова в Сокольниках, и на денежных знаках в Америке.