Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

К окончанию путешествия нашего посетили мы келию, подобную келии Антониевой. «Это келия преподобного Феодосия, — сказал умилённым голосом игумен, — это место освящено подвигами его многолетней молитвенности. Здесь сердце всей этой Лавры, отсюда душа её сияет на все пещеры и храмы Киевские». Он простёрся надолго перед ложем преподобного. «Всё здесь ещё полно дыхания великого подвижника, — продолжал игумен, — всё здесь ещё дышит простотою времён его. Видишь эти стены, ископанные собственною рукою его? На помосте этом он молился, плакал здесь небесными слезами души своей. Здесь всякий пришедший наполняется духовной силою от Господа, которая отныне сопровождать будет его всю земную жизнь».

«Летописец святый древних времён наших, — продолжил игумен после длительного и благоговейного молчания, — говорит об открытии мощей преподобного следующее: «Пришёл ко мне игумен Иоанн и сказал: «Пойдём, чадо, к преподобному Феодосию», и мы пришли в пещеру тайно от всех...» После некоторых приготовлений с ещё двумя братиями он опять пришёл сюда для копания. Слова его по этому поводу таковые: «...тайно от всех мы пришли в пещеру, где, сотворив молитвы с поклонением и воспев псаломное пение, устремились на дело. Я начал копать и, много потрудившись, вручил лопату другому; но, копая до самой полуночи, мы не могли обрести честных мощей Святого и стали много скорбеть, испуская слёзы из очей, ибо помышляли, что Святой не благоволит себя нам явить. И вот пришла нам иная мысль: не копать ли нам с другой стороны?, Тогда я опять взял орудие и стал продолжать копать; один из бывших со мною братий стоял перед пещерою и, услышав было церковное, ударяющее к утрени, возгласил ко мне, что уже ударили в било церковное. Я же прокопал тогда над честными мощами Святого и отвечал ему: прокопал и я уже... Когда же прокопал, внезапно объял меня страх великий и я начал взывать! «Преподобного ради Феодосия, Господи, помилуй мя!» Потом послал к игумену сказать: «Приидите, отче, да изнесем честныя мощи преподобного». И пришёл игумен с двумя из братий; я уже прокопал более и, наклонившись, увидел мощи святолепно лежащие: ибо составы были все целы и непричастны тлению, лице светло, очи сомкнуты и уста, власы же присохли к голове; и так возложивше на одр честныя мощи Святаго, мы вынесли их из пещеры».

Так проследовав весь путь пещерный, мне игуменом предложенный, я оказался в конце его на открытом балконе, над рекою великой висящем. Никогда прекраснее не представлялось мне видимое мною пространство земли, когда-либо мне встречавшееся. Мир Божий, открытый глазам моим над всею ширью и мощью Днепра и во все от него стороны, мир таинственный, могучий и скрытый от суетного глаза внутри святилища, только что мною посещённого, и мир Божественных высот, над всем этим распростёртый, как бы впервые мною увиденный глазами словно младенческими. Такое было во мне ощущение, что за это, пусть и продолжительное, моё путешествие к алтарям подземных жилищ таинственных отцов святых я как бы на многие сотни лет или тысячи повзрослел душой своей. Бесконечным казалось мне Заднепровье лесистое, над которым парили полдневные потоки восходящего и светящегося воздуха, в котором двигались и замирали могучие пернатые и дальнозоркие властелины нашего неба. Оно как бы находилось для меня теперь в ином пространстве жизни, дотоле мною неподозреваемом. Под навесом, где стоял я сам, столь повзрослевший и как бы крылья расправивший, буйно зеленела, цвела и плодоносила зелень, обрывами стремительными сбегавшая к Днепру, текущему среди неприступных утёсов. Надо мной шелестела листва, осыпаемая солнечными лучами, и надо всей этой красотой вознёсся крест в руке Владимира. «Но Царствие Небесное прекраснее, — раздался за моей спиной голос игумена, — ради только восшествия в Царство то Господне и послал нас Господь на жизнь сию. Но временную».

Потрясённый покидал Киев юный офицер Николай Раевский в сопровождении своего одногодка, почти товарища по дружеским связям среди старших родственников. Они ехали вместе на южное российское порубежье, где ждала их новая жизнь, к которой он, как и всякий достойный юноша доблестного этого сословия, готовился с первых шагов жизни. Кони спускались к Днепру, колеса равномерно и глухо потрескивали в глубоком песке. Солнце сияло на бесчисленных золотых куполах отца городов российских, месте богатырских боев, великих подвигов и пожарищ, бесчеловечных казней и преступлений, а также на поприще великой духовной мощи и смирения россиян. Россия двигалась теперь на юг, попирая полчища османов, приходивших в бессилие, но ещё не сломленных и полных гордынями воспоминаний былой своей славы. Тогда они поставили свой золотой полумесяц вместо золотого креста на купола величественной царьградской Софии. Как бы притягаемая властным зовом её к освобождению, расправляющая плечи Русь посылала сынов своих на юг.

Один из них, попутчик Раевского, был тоже полон дорожных впечатлений от древней столицы и рассказывал о таинственных сеансах прорицателей в тёмных одеждах и с мглисто мерцающими зрачками лунатиков, которые околдовывали любопытных во мраке богатых салонов, предсказывая им судьбы и угрожая коварствами и внезапностями судьбы. Он также ломал ещё голову над заданной ему завлекательной загадкой, как из двух карт во время карточной игры сделать одну или три, смотря по требованию обстоятельств. Дворянский сын Алексей Пологов, современник и соучастник детства Николая Раевского, сидел, прищурив глаза, и что-то многозначительно прикидывал в уме.

Сам же юный офицер Николай Раевский сидел, глядя стремительным прощальным взглядом назад, в сторону Киева. Вся освещённая поднявшимся солнцем, Лавра раскинулась по горам над величием Днепра как одна дремучая дебрь, из которой вставали, подобно свечам поднебесным, в сиянии золота глав своих стройные храмы, увенчанные лазоревым туманом, они растекались по алости вод реки, её владычного течения, осеняемого полётами чаек, орлов и облаков. Медные уста колоколов её могучими звонами расстилались вокруг, созывая люд на поклонение и молитву, на величие и подвиг. Пригорки, пригорки, леса и леса. Орлы да коршуны. А Киев как блистательное подножие Небесного Трона высился над туманами, не утопая в них, отзываясь колоколами да молебнами».

За окнами темнело, словно приближались сумерки. Серые облака стлались над городком из-за пригорков и из-за крыш. Между тем до вечера было ещё далековато. Наташа поднялась из-за стола и куда-то вышла.

— Самовар принесёт, — сказал Олег и устало закрыл глаза.

Я смотрел на его лицо и думал о том, как неистребима в человеке порода, если она возрастала в деятельности, в накоплении разума, порядочности, сдержанности, всего, что не колеблет и не разрушает человеческую натуру изнутри. Может быть, в этом и смысл возрастания и крепости боярских, дворянских, духовных родов и поколений, которые веками выпестовываются в обществе, чтобы на их из рода в род умелостях, сноровках, спайке возводились державы. Не случайно так и называется — «держава». Она держится на самых крепких, на самых достойных родах и семьях народа. Род, семья. На них веками держались государства, царства, империи...