С Обрант - Школа корабелов

Сдавая дела Павлу Васильевичу Чичагову, Николай Семенович особо отложил бумаги Гурьева, крайне сожалея о том, что не успел вовремя их оформить.

— Павел Васильевич, — осторожно начал Мордвинов, — знаком ли тебе академик Семен Емельянович Гурьев?

Энергичное лицо Чичагова осветилось улыбкой.

— Как же, отлично знаком. Я встречался с ним в Лондоне. Большого ума и таланта человек, только хлопотлив очень и надоедлив. Догадываюсь, Николай Семенович, почему ты о нем спрашиваешь.

Министр взял от Мордвинова папку и, посмеиваясь, продолжал:

— Узнаю Гурьева, его рук дело. Небось на непорядки жалуется, проекты вносит?

Мордвинов с нескрываемым волнением сказал:

— Смешного тут ничего нет. В этих бумагах судьба не одного человека, а целого училища.

— Ну как тут не смеяться, Николай Семенович! — весело возразил Чичагов, вытащив из папки какую-то бумажку. — Ты послушай, как он разносит нас, грешных. Требует закрыть Херсонское училище корабельной архитектуры, ввиду отсутствия в нем подходящих учителей. А далее грозно пишет: «Одно то довольно доказывает сию истину, что г-н Рубан, бывший в морском кадетском корпусе учителем литературы, сделан тамо профессором высшей математики, о которой, наверное сказать могу, понятия не имеет».

— Что же тут смешного?

— Погоди, слушай дальше: «…Удивительно и непонятно, откуда морской департамент взял право жаловать профессорами, унижать столь достойное титло. Сие злоупотребление искоренить должно: Пусть прикажут приехать сюда г-ну Рубану для испытания его в Академии, и истина, мною сказанная, подтвердится…» Каково, адмирал, а? Прямо Зевс-громовержец.

— Гурьев тысячу раз прав! — горячо воскликнул Мордвинов. — Как можно содержать Херсонское училище, когда здесь, в столице самой, такой же недоношенный плод на глазах чахнет. И если Гурьев в силах дать ему жизнь и на ноги поставить, мы обязаны ему помочь. От директора Катасанова училищу больше вреда, чем пользы. С профессором он враждует, от помощи ему в учебных делах отказался.

— А что служит причиной этой вражды? — с интересом спросил Чичагов.

— Обер-серваер занял под свою квартиру весь средний этаж, а Гурьев требует, чтобы он освободил помещение для классов. Катасанов же слышать об этом не хочет, несмотря на все мои уговоры.

— Гурьев не отступит, не такой у него характер, — задумчиво произнес Чичагов. — Одного из них, видимо, придется освободить от службы в училище.

— Полагаю, Павел Васильевич, что и ты станешь на сторону профессора, когда ознакомишься с его проектами, письмами и «классическими записками».

— Посмотрим. Сегодня вечером прочту эту писанину. Однако кого в училище оставить, — крепко подумать надо. Ведь Катасанов — лучший в мире корабельный мастер и мог бы быть весьма полезным для обучения юнцов.

На следующий день Чичагов явился в министерство раньше Мордвинова. Едва последний вошел в кабинет, новый министр поднялся ему навстречу.

— Твоя правда, Николай Семенович, — сказал он. — Недостатки в училище столь очевидны, что их нельзя оставить без внимания. Устав и штат, предложенные Гурьевым, утвердим. Деньги, какие академик просит, отпустим. Херсонское училище закроем, а часть его лучших учеников переведем в Петербург. Обо всем этом сегодня же приказы заготовлю и отнесу его величеству на высочайшее утверждение.

— Павел Васильевич, что же ты о главном ничего не сказал? Я предполагал, что первым шагом в этом деле будет отстранение от директорства Катасанова и выселение его из квартиры.

— А как прикажешь это сделать? Обер-серваер в большом почете при дворе. Обижать его не хочется.

— Можно повернуть дело так, что Катасанов не обидится. Причислим училище к интендантскому ведомству, а директором генерал-интенданта Ивана Петровича Балле по совместительству назначим.

Это предложение Мордвинова понравилось Чичагову. Вскоре на новом уставе и штате училища стояла размашистая подпись императора: «Быть по сему. Александр».

С новым директором училища Семен Емельянович быстро нашел общий язык. Иван Петрович Балле откровенно признался, что в учебных делах совершенно не сведущ, вопросами воспитания не занимался и даже своих детей так разбаловал, что они не чувствуют никакого почтения к родителям.

— Возлагаю надежду на вас, Семен Емельянович, слышал о вашем деятельном характере и заранее приветствую любые начинания, какие вы сочтете нужным провести. Со своей стороны позабочусь, чтобы по хозяйственной и по учебной части ни в чем недостатка не было.

Гурьев принялся энергично вводить новые порядки. Прежде всего он уволил Путихова, Дейча и Козлова. Вызвав остальных учителей, профессор предупредил их:

— Добрая половина беспорядков в училище происходит, господа, от вашего нерадения к службе. Отчего пьянство и картежная игра? Почему ученики с уроков бегают? Не сами ли вы тому причиной? — открыто выговаривал им Гурьев.

— Половину учеников выгнать надо. Из-за них, разбойников, на уроки ходить страшно, — попытался оправдываться учитель русского языка Кургузов.

— Бьем их мало, господин профессор, — заметил Апацкий.

Семен Емельянович презрительно посмотрел на Кургузова и Апацкого.

— Да будет вам известно, господа, что дирекция отменила экзекуцию. Вам придется воздействовать на нерадивых иным способом. Конечно, неисправимых учеников мы держать не будем. Таких не много; большинство воспитанников ведет себя худо оттого, что вы — учителя — плохой пример им подаете. Любое семя тогда плод даст, когда за ним уход хороший. А какой уход видят за собой наши ребята? Батоги да палки, голод, холод и грязь. Службу вы все несете плохо, дежурного по училищу днем с огнем не сыщешь. Со всем этим отныне должно быть покончено. Кому же новый порядок не по нутру, пусть покинет училище подобру-поздорову.

Учителя дали слово подтянуться. И действительно, они теперь приходили на уроки трезвыми, прилично подготовленными к занятиям.

Для составления списка учеников, намеченных к отчислению, Гурьев пригласил старых учителей и адъюнктов. Семен Емельянович называл фамилию и ставил против нее отметку, в зависимости от мнений, высказанных учителями.

Когда профессор выкликнул фамилию Чулкова, первым попросил слова Апацкий:

— Господа, Чулков сын охтенского полицейского надзирателя, верного и ревностного служителя царя. Своим происхождением он украшает нашу школу. Предлагаю оставить его в списке учеников.

Наступила пауза. Учителя хорошо знали Чулкова. Пошлая, гнилая натура этого великовозрастного воспитанника проявилась с первых дней его пребывания в училище. Он жил барином, заставлял делать за себя уроки, писать шпаргалки, по которым отвечал, и жестоко бил прислуживавших ему учеников.