С Обрант - Школа корабелов

— Да, мы еще вернемся в Петербург. — Александр Андреевич широко улыбнулся Наташе. — Да, вернемся, — повторил он, — потому что я обязательно должен стать управителем Охтенской верфи.

Через три дня Поповы уехали в Астрахань.

В сумрачный зимний день по заснеженной набережной Екатерининского канала лихо мчались нарядные сани. Кутаясь в новенькую, подбитую мехом, чиновничью шинель, в санях важно восседал человек с птичьим лицом Он, казалось, не обращал внимания на резкий встречный ветер и мелкий, колючий снег. Выражение горделивого тщеславия покоилось на его лине.

Перед трехэтажным зданием училища корабельной архитектуры сани остановились. Путаясь в полах шинели, человек вошел в вестибюль, неторопливо осмотрелся по сторонам и строго спросил у дневального матроса:

— Инспектор классов в училище?

— О ком изволите спрашивать, ваше благородие? — переспросил дневальный и, с явным желанием показать свою осведомленность, добавил: — Директором и инспектором у нас числится их превосходительство господин Лебрюн; однако ж должность за них исправляют господин профессор Гроздов, Иван Петрович.

— Болтлив ты, братец, гораздо, — сердито осадил матроса чиновник. — Тебе как отвечать положено? «Так точно» либо «никак нет»!

— Так точно, ваше благородие! — рявкнул дневальный и сконфуженно поправился: — Никак нет, уехамши!

Чиновник презрительно повернулся спиной к матросу и направился вверх по широкой, отделанной мрамором лестнице.

— Прикажете, судырь, проводить до дежурного? — услужливо предложил дневальный.

— Сам найду, — буркнул незнакомец, не останавливаясь.

День был воскресный, воспитанники ушли в церковь к обедне, и чиновник никого не встретил ни в приемной, ни в узком длинном коридоре, ни в просторных классах и кабинетах. Переходя из комнаты в комнату, он деловито осматривал лепные потолки, причудливый орнамент карнизов. В комнате, служившей некогда гостиной, он даже погладил рукой блестящую голубую стену и ощупал изразцовые плиты камина.

В зале проектирования незнакомец наткнулся на корабельного инженера Разумова, занятого проверкой чертежных работ учеников. Удостоив учителя нечленораздельным восклицанием, чиновник бесцеремонно продолжал осмотр помещения.

— Что вы здесь ищете? — удивленно спросил Разумов.

— Ничего!

— Могу я узнать, с кем имею честь разговаривать? — спросил корабельный инженер, назвав себя.

— Коль тебе любопытно знать, изволь: Путихов я, коллежский советник, бывший учредитель сего учебного заведения, а ныне управитель канцелярии его превосходительства, кавалера Лебрюна.

— Путихов! — не удержался от восклицания Разумов.

— Он самый; чай, слыхал обо мне?

— Еще бы! Училище давно собирается тебе памятник воздвигнуть.

Путихов хихикнул, скользнул наглыми глазками по широкоплечей фигуре Разумова и снисходительно произнес:

— Как бы я сам не поставил училищу памятник. И тебя не обижу, беспременно на панихиду приглашу.

— Да ну? — насмешливо протянул Разумов. — Такая в тебе сила?

— Сила есть, а будет еще больше. Его сиятельство маркиз Траверсе такую невесту мне сватает, что я, может, через нее и сам сиятельством стану.

— И что же она, молода, красива?

— Писаной красоты девица, одно слово: француженка. Корабельный инженер весело рассмеялся.

— Врешь ты, Путихов, забавно, да жаль, — времени нет слушать тебя. Ну, а к нам зачем пожаловал?

Евлампий Тихонович удобно развалился на стуле, вытащив из кармана табакерку. Аппетитно чихнув, он утерся клетчатым платком.

— По пути заехал. Дай, думаю, полюбуюсь, как школа корабелов ныне выглядит. Перестройку тут профессор Гурьев, спаси господи грешную душу усопшего, без меня производил. Ничего живете, богато, хоть и в долгах кругом, как в шелку.

— И это тебе известно?

— Мне все известно. Проект новых штатов, тот, что вы летом в министерство посылали, ведь у меня в столе схоронен.

Разумов выпрямился; с лица его мгновенно исчезло веселое выражение, в уголках губ залегли складки.

— Как же тебе, Путихов, не совестно? Ты ведь знаешь, что в Петербурге после войны иены на все продукты поднялись чуть ли не вдвое. Жить по старым штатам училище не может.

Евлампий подался вперед и со злорадством в голосе сказал:

— Уж не думаешь ли ты, что я стану печься об училище? Как бы не так! Да я ему до гроба обиды не забуду.

В глазах у корабельного инженера вспыхнули злые огоньки. Со смешанным чувством гнева и отвращения он крикнул:

— Опять принялся за старее? Забыл, видно, как Саша Попов тебя учил? Так я напомню! Убирайся-ка лучше отсюда, да поживее!

Разумов так решительно шагнул вперед, что коллежский советник счел за благо поскорее ретироваться. В дверях он обернулся, погрозил кулаком и скрылся.

Разумов тут же раскаялся в своей несдержанности. Десятый год он помогал Гроздову сохранять в училище порядки, установленные профессором Гурьевым. В отличие от Семена Емельяновича, Гроздов не надоедал министерству постоянными хлопотами, старался как можно меньше соприкасаться с высоким начальством, и школа корабелов жила замкнуто, сама по себе. Казалось, все о ней забыли, и потому неожиданный приход Путихова вызвал у корабельного инженера чувство тревоги. Он знал, что Евлампий имеет большое влияние на директора кораблестроительного департамента Лебрюна, близкого друга министра.

Чтобы не огорчать профессора Гроздова, Разумов скрыл от него воскресное происшествие.

Прошло не более недели со дня посещения Путиховым училища, как начались неприятности. Специальный курьер доставил корабельному инженеру предписание министра — немедленно выехать в Архангельск к новому месту службы.

Разумов показал предписание Гроздову. Профессор не на шутку взволновался.

— А кто же будет преподавать корабельную архитектуру?

— Ну, министра это мало интересует, — пожал плечами Разумов.

— Это черт знает что таксе! — Всегда спокойное лицо Гроздова перекосилось от негодования. — Скоро в Петербурге не останется ни одного русского корабельного мастера, — Траверсе всех разгонит. Бьешься как рыба об лед, чтобы дать флоту образованных инженеров, а по милости министра они никому не нужны.

— Да, не нужны! — подтвердил Разумов. — Мы строим корабли, отводим их в Маркизову Лужу, где они стоят и гниют, не сделав ни одного выхода. Переводится лес, тратятся деньги, а флота нет. Более трех кораблей нельзя выслать в море, ибо мачты переставляются с одного корабля на другой, а прочие суда совершенно не имеют мачт. Недаром среди моряков давно уже ходят слухи, что Траверсе — шпион и по заданию иностранной державы стремится уничтожить русский флот. Такого застоя и развала на флоте еще никогда не было…