Сергей Мосияш - Ханский ярлык

— Я был бы счастлив принять тебя, хан, в лоно нашей Церкви.

— Подумаю, владыка, подумаю. Но ты не ответил на мой вопрос, чем тебе не угодил Измаил?

— Во-первых, он уже стар, пора на покой. И потом, епископ Варсунофий крепок в вере и обширен в знаниях. А на Измаила были жалобы от сарайских христиан.

— Как? Сарайские христиане еще и жалуются на своего владыку?

— Увы.

— Эти рабы на святого отца?

— Перед Богом, хан, все равны без изъятия. И Христу близки более бедные, униженные и обиженные в этой жизни.

— Значит, ваш Бог любит только бедных?

— Я так не говорю, но молитва бедного скорее дойдет до Всевышнего, чем просьба богача.

— Ну что ж, спасибо, владыка Петр, что просветил меня. Но у меня к тебе есть еще вопрос.

— Пожалуйста, великий хан. Если смогу — отвечу.

— Отчего это в твои монастыри людишки бегут, как дети к маме?

— Ты, великий хан, почти ответил на свой вопрос. Куда ж им притекать от бед и горестей, как ни к церкви, ни к роднику православной веры.

— Угу,— буркнул Узбек, но в тоне слышалось не согласие, а отрицание.— Так-так.

Наконец, нахмурившись, хан сказал:

— А я думаю, владыка Петр, что в монастыри не к Богу сбегаются людишки. Нет. От дани бегут. Платить не хотят. Или не так?

«А ведь он отчасти прав,— подумал князь Михаил.— В монастырях и числа не было, и от дани поэтому освобождены. Петру не в дугу сей вопросец».

Но митрополит неожиданно согласился с ханом:

— Ты прав, великий хан, есть и такие лукавцы. Не бывает же стада без паршивой овцы, ты это лучше меня знаешь.

— Хэх,— усмехнулся вполне удовлетворенно хан.— И ты, выходит, прав, владыка Петр.

— Выходит так, великий хан.

Они возвращались от хана к своей кибитке, отведенной им татарами, если и не в восторге от встречи, то вполне удовлетворенные. Хан на прощанье подтвердил их высокие права, пригласил на завтрашний почестной пир. Чего еще надо?

— Ну, как он тебе показался, владыка?

— Не дурак. Стелет мягко пока,— вздохнул митрополит.

Князь Михаил засмеялся:

— Уж не хочешь ли сказать, что жестко спать будет?

— Вполне, сын мой, вполне. Очень уж он за Измаила цеплялся.

— Кстати, ты его действительно смещаешь из-за старости?

— Кабы так, Михаил Ярославич. Не из русских он. Слаб в вере. Говорят, «Отче наш» так коверкает, что не узнать.

— Так как же он в епископы угодил?

— Не ведаю, сын мой, не ведаю. Но полагаю, Тохта надавил на Максима, Царство ему Небесное, он и благословил неуча на сарайскую епископию.

— Что ж ты так хану не сказал?

— Эге, сын мой, у Измаила-то корни поганские, хан бы воспринял это как оскорбление его народа. Нельзя так, нельзя.

— Выходит, ты лукавил, святый отче?

— Выходит,— вздохнул Петр и перекрестился,— Бог простит меня, блага ради согрешил.

Поздно вечером на Городище приехали посадник Михаил Климович с Игнатом Веском. Прошли в горницу к наместнику, заперлись у него, велели одному из воинов никого не пускать даже близко к двери. И однако, несмотря на принятые меры против подслушивания, разговор начали едва ли не шепотом.

— Худо дело, Федор Акинфович,— молвил посадник.— Сказывал тебе: не жми на славян, сорвутся. Вот, пожалуйста, вчера вече было, на тебя жалоб воз.

— За что?

— А то не знаешь? Ты выход трясешь, а в городе бездомных тьма.

— Но Орде чхать на наших бездомных, им выход давай.

— Орде, может, и чхать, но ты этим ставишь палки в колеса великому князю, Федор.

— Я?! — ахнул наместник.— Я — палки в колеса Михаилу Ярославичу?

— Именно ему, Федор Акинфович. Именно Михаилу Ярославичу.

— Да князь Михаил благодетель нашей семьи, да я за него...

— Верю, что за него ты живота не пожалеешь. Но что ему пользы от этого? Ему нужно, чтоб город его сторону держал, а из-за тебя славяне уже готовятся ему путь указать.

— Из-за меня?

— Да, из-за тебя, Федор. Не забывай, ты наместник его. Ты отступился, а спрос с него, с князя Михаила.

— Ну а ты-то, вы-то были на вече?

— Были.

— И не вступились?

— Федор, ты что, вчера родился? Я ведь тоже поставлен Михаилом, кто ж меня слушать будет? Беек вон высунулся, так его чуть не побили.

— Да. Дело сурьезное,— поддакнул Игнат,— замятней пахнет.

— А кто мутит- то? Есть же заводилы?

— А как же. Старые посадники Михаил Павшинич, Юрий Мишинич, да и Душилович с закрытым ртом не сидел.

— Так повязать их — и в поруб.

— Ты что, Федор? Спятил? Это ж все равно что горящую лучину в бересту кинуть.

— Но что ж делать?

— Я ж тебе говорю, надо было меня слушать. Тут треть города выгорела, а ты со сборами этими. И потом, кто-то видел, как ты на Торге жене украшение покупал.

— Но я на свои деньги.

— А славяне считают, что на ихние.

— Но ей-богу, на свои брал.

— Теперь иди доказывай. В общем, знай, Федор, против Михаила Ярославича здесь теперь крепкий круг вятших подымается.

— А мизинные?

— Мизинные никуда не денутся. Пойдут за ними, хлеб-то у богатых. А за хлеб ныне люди на любой грех готовы.

— Что же делать? Михаил Ярославич в Орде.

— Вот-вот. Он в Орде, а Юрий-то Данилович в Москве.

— Ну и что?

— А то, что они хотят его на стол звать.

— Как? Ведь Новгород испокон за великим князем был.

— Был, да как бы не сплыл, Федя. Новгород всегда старался вольным в князьях быть.

— Но что им плохого сделал князь Михаил Ярославич?

— Невский вон сделал славянам одно хорошее, и то выгоняли. Так что не ищи, Федор Акинфович, причину, которую сам створил.

— Михаил Климович, ты меня обижаешь.

— Не время обижаться, Федя. Не время. На всякий случай готов будь.

— К чему?

— Как к чему? К побегу.

— Да вы что, мужи? Как же я буду в глаза Михаилу Яро-славичу смотреть?

— Наше дело, Акинфыч, было предупредить тебя: зреет замятия. А там сам решай.

Стюрка, вчерашняя рабыня, накрепко привязала к себе Юрия Даниловича. От ее прелестей совсем потерял голову молодой князь. И сам не заметил, как начал исполнять бе-зукоснительно просьбы своей наложницы.

Уже во вторую ночь их жаркой любви попросила Стюрка князя выкупить у Родиона Несторовича и ее тетку.

— А то мне скучно тут. Все на меня косятся. А тетка Мотря родной человек, все ж будет повеселее. Да и к тому же она мастерица по шитью. Выкупи ее, Юрий Данилович, не прогадаешь.

— Ладно. Будет тебе Мотря,— отвечал князь, задыхаясь от страсти.

И уже на следующий день привезли Мотрю во дворец. Стюрка обняла ее, шепнула радостно:

— Вот и опять мы вместе.

Никакого родства меж ними не было. Встретились они в плену, когда их, забитых в колодки, гнали в Киев. Мотря — крестьянская девушка, не очень привлекательная, невольно потянулась к Стюрке, по ее понятиям, ослепительно красивой, и даже стала ей прислуживать. Хотя прислуживание в плену между двумя колодочницами сводилось лишь к уступке лучшего места на ночлеге, большего куска хлеба, брошенного стражей. Но это в полоне и более ценимо. Там они и поклялись никогда не расставаться. Даже хотели было назваться сестрами, но Мотря, справедливо оценя свою незавидную внешность, молвила: