Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Она обменялась с сестрой понимающими взглядами, и Юлия Домна продолжила:

– Он отказывает нам в праве разводиться с мужем и призывает всегда держать перед ним голову склоненной и вообще не выходить из дома. И все это ты, моя родная сестра, тоже готова называть возвращением к естественному состоянию? Ты что же считаешь, что он прав, утверждая, что наша цивилизация извратила человека? Он заявляет, что своими прическами мы, матроны, напоминаем ему проституток. Впрочем, досталось от Тертуллиана и мужчинам. Он считает, что второй брак это прелюбодеяние и равен двоеженству, но это мелочь по сравнению с его нападками на женщин. Его ненависть к женщине и к театру имеет под собой одну основу. Понимаю, почему он так агрессивен в своей нетерпимости к литературным творениям Апулея! В книгах Луция мужчины восторгаются красотой женщины, пленяющей их силой стройного тела и гибкого ума. Изида у него – главный образец преклонения. Никому ещё не удавалось сравниться с ним в мастерстве воспевания на латыни ее достоинств. Ты, дорогая моя, в великие праздники свои седые волосы тоже нередко красишь в рыжий цвет, как римские христианки, что понаехали в Рим в том числе и из Африки и компактно заселили земли между холмами Целия и Авентина. Им тоже досталось от Тертуллиана. Якобы, они стыдятся своего происхождения и темных волос и потому уподобляются матронам, стремящимся в свою очередь быть похожими на женщин, что приехали в Рим из Германии и Галлии. По всему видно, что Тертуллиан напрочь забыл «Искусство любви» Овидия, отрывки из поэмы которого мы зубрили в школе. Вспомни: «Платье украсит вас, а без украшений самое прекрасное лицо, будь оно похоже хоть на лицо прекрасной Венеры, теряет свою прелесть».

Юлия Меза, задетая откровениями младшей сестры, интуитивно подняла руки к голове, чтобы поправить прическу, и провела холеными пальцами, давно отвыкшими от тяжелого женского труда, по своим седым волосам, с детства упорно не желавшим укладываться в аккуратный пучок. Но носить модные в Риме парики Меза продолжала отказываться, хотя и признавалась сама себе в том, что готова последовать советам сестры. Часто прибегавшая к помощи париков при частой смене царского облачения, Домна экономила время и делала это с изяществом, достойным подражания. Многочисленные каменные бюсты с изображением её сестры в длинном девятиреберном парике восхищали римских женщин, мечтавших быть похожими на свою императрицу.

Меза продолжала молча слушать сестру.

– Трактат свой «Апологетик» Тертуллиан обратил не к своим единоверцам, а к сторонникам традиционных верований в империи. Значит, он, защищаясь, нас поучал. То же самое пытался совершить и Климент Александрийский во время нашего с мужем второго посещения столицы Египта. Его трактат «Увещевание к эллинам», а также сочинение «Какой богач спасется» произвели на мужа моего Севера пагубное впечатление, поэтому-то и Тит Флавий Климент подвергся гонениям, правда, он сумел избежать жестокой кары, вовремя покинув Александрию, укрывшись, как говорят, в Каппадокии. Призыв Климента к гражданам империи отказаться от традиционных обычаев веры не вызвал у Севера такого сильного возмущения, как нападки Климента на Бога Сераписа как хранителя культа Александра Македонского. Видимо, Клименту было неведомо, что наш император являл собой поборника славы Александра и всех Антонинов, а мавзолей Адриана будет местом покоя праха самого Севера, иначе, зачем так оскорблять Клименту Адриана, который, по его словам, не смог воспротивиться желаниям похоти своей и сделал своим любовником мальчика-красавца Антиноя. Мало того, Климент не понял, зачем Адриану понадобилось причислять Антиноя после смерти того к сонму Богов и удостаивать его почестей за блуд. Мавзолей Адриана Климент посмел неосмотрительно назвать «Храмом мертвецов». Дорогая моя, – глубоко вздохнула императрица, слегка хлопнув себя в сердцах по обнаженному колену ладонью, – и Тертуллиан пишет, что не понимает, за что Климент претерпевает гонения! Пусть продолжает молить своего Бога, чтобы свершилось чудо, и Климента Александрийского минула кара императорского эдикта, не потерявшего до сих пор свою силу.

Едва Юлия Домна умолкла, Меза сказала:

– По письмам моих осведомителей, что получала я в последнее время, я поняла, что катехическое училище в Александрии после бегства Климента, принял к руководству некто Ориген, еще совсем юноша. Сейчас он возмужал, и его имя часто на устах у известных философов Востока. Говорят, что он лелеет мечту сочинить трактат против «Правдивого слова» Цельса, но на написание такой книги нужны деньги!

– На меня не смотри, я не дам, – засмеялась Юлия Домна. – Да и ты, сестричка, думаю, не раскошелишься!

Юлия Меза покачала головой.

– Ты права, не дам ни одного сестерция. Апологии отцов христианской церкви изрядно надоели. У этих ревнителей Иисуса до сих пор нет ни храмов, ни статуй, ни традиций жертвоприношения. Другими словами, у них отсутствуют привычные атрибуты религии, а значит, им не избежать по римским законам обвинений в безбожии, святотатстве и оскорблении величия императоров.

– Дорогая моя сестра, – приветливо улыбнулась Домна, – я неспроста расточала пред тобою словеса по поводу ненавистных мне имен Лукиана и Тертуллиана. Одного готова клясть за безбожие и насмешки над святыми для римлян именами, другого – за отрицание культа видимой красоты, главной прелести нашей древней религии. Я вспомнила их имена еще и потому, что они в своих трактатах и рассказах поминали нашего Дамида как великого чудотворца, что дало основу для рассуждений о моем выборе в пользу героя будущего романа Аполлония из Таины. Скажу больше, мною давно даны распоряжения Флавию Филострату избегать в книге любых сентенций по поводу вышеупомянутых имен и ряда других известных лиц, подобных Клименту. Думаю, ты согласишься со мной, что следуя советам Цезаря, я сделала достаточно для многих персон, чьих ученых взглядов я не разделяю. Религиозная терпимость не только супруга моего, но и всех Антонинов позволила им избежать наказания по римским законам и до сих пор благословенно топтать наши земли. Да будет так! Империя претерпела значительные изменения в век Антонинов, и нельзя не замечать, что пропасть, разделявшая в республиканское время римского гражданина и всех остальных, постепенно исчезла. Мнение наших юристов звучит однозначно – настало время даровать права римских граждан населению всей империи, и это произойдет, я думаю, в ближайшие год или два, и огласят это мои сыновья – императоры. В этом праведном деле я буду им помощником. Что касается нашей сегодняшней литературы в целом и ее новых тенденций, то мне пришлось по нраву то определение, которое использует в своей лексике Флавий Филострат. Он называет все это второй софистикой. Заботясь о процветании империи, мой муж обеспечивал достаток продовольствия в Риме и развитие торговли, я помогала ему советами, посвящала все свое время заботам об образовании в империи. Я поддерживаю и субсидирую из госказны преподавание философии и риторики, открываю все новые школы, золотом и серебром поощряю антикварные изыскания. Новые софисты, как и прежде, обучают диалектике и красноречию, но занимают теперь постоянные кафедры и состоят на жаловании городов, а значит, и обучают стилю Платона и Фукидида не на свой страх и риск, как раньше, рассчитывая получить плату только лишь из кармана своих учеников, а материально защищены государством.