Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Домну, казалось, забавляло смущение сестры. Она улыбнулась и, томно вытянув ноги, произнесла:

– Нет, не изменили. Скорее, только укрепили. Однажды в день замирения с каледонцами жена Аргентококса в разговоре со мной открыла мне глаза на причину вольных отношений британских женщин с их мужчинами. Оказывается, это они, а не мы, римлянки, живут в согласии с требованиями природы и открыто вступают в связь с наилучшими мужчинами, тогда, как мы позволяем тайно соблазнять себя худшим. Жить в согласии с требованиями природы – главная заповедь Изиды. Я должна следовать им.

– А мораль, – спросила Меза.

– Мораль? Зачем? У бессмертных существ не может быть представления о морали. Я и при живом муже не скрывала, что любила и люблю крепких рослых юношей с севера. Они меня готовы ласкать в своих крепких объятиях длинными галльскими ночами.

Юлия Домна снова мечтательно улыбнулась и вдруг, как будто что-то вспомнив, повелительно повысила голос:

– Клавдия! – назвала она имя одной из своих служанок. – Посмотри, милая, в окно. Этот красавец, что горлопанит после каждой пройденной мили, еще не сменился с дежурства?

– Нет, все еще в седле, достойнейшая.

– Прекрасно. Вскоре он мне понадобится.

На лице императрицы отразилось нетерпение.

Уход за кожей тела, включавший массаж, завершался довольно болезненной процедурой – эпиляцией. Каждый волосок на ее теле должен был быть удален либо сбрит даже с интимных частей тела. Императрица приняла позу, удобную для прислуги, широко раскинув ноги. Именно в таких позах римские художники любили изображать на стенах лупанариев развратных меретрис, бесстыдно выставляющих свои прелести напоказ. Юлию Мезу, строгую целомудренную матрону, посвятившую себя только мужу и заботящуюся о достойном воспитании своих дочерей, к тому же олицетворяющую своим поведением общепринятую модель добродетели, возмутило бесстыдное позерство сестры. Она не могла скрыть негодования.

– Ты, дорогая моя, могла бы хотя бы дождаться, когда я покину твою повозку, вместо того, чтобы так нескромно позерствовать.

Ее оскорбляла не нагота, а та нарочитость, с которой сестра выставляла напоказ свои манящие чресла. Домна властным жестом удержала сестру, уже было поднявшуюся с табурета.

– Прошу, не уходи, сегодня эта процедура не займет у меня много времени, поскольку в прошлый переезд я довольно долго позволяла прислуге издеваться над моим телом. Кстати, мы не договорили.

Вскоре служанка еще раз насухо протерла обработанные участки тела императрицы. Оставалось одеться и надеть украшения. Служанки, отвесив поклон, бесшумно удалились, захватив с собой многочисленные инструменты для достижения женской красоты. За гардероб отвечала горничная, за которой уже послали. Сестры остались одни, если не считать преданную служанку по имени Клавдия, что покорно стояла в затененном углу возле урны с прахом покойного императора.

Лицо Юлии Мезы было задумчивым, глаза подернулись пеленой воспоминаний, когда ее сестра наконец подала знак, что желала бы продолжить важный для обеих разговор о задачах греко-римской культуры.

Перед тем, как заговорить, Юлия Домна тяжело вздохнула.

– Мой милейший супруг, – начала она свой монолог почти заупокойным голосом, – светлой памяти которого исполнены мои мысли на этом долгом пути из Британии в Рим, в беседах со мной убеждал меня в том, что митраизм мирно уживается с Богами греков, римлян, египтян и галлов. Искусные воины с Понта и Малой Азии, пополняющие наше войско на северной границе, признавались императору, что митраизм давно укоренился у них в сознании. Септимий говорил мне, что вера в Митру укрепляет дисциплину в армии, значительно расшатавшуюся во время правления Марка Аврелия и особенно его сына Коммода. Он убеждал меня, что Митра сейчас стал покровителем всей империи. Север предрекал новую роль митраизму как религии лояльности власти. Ты, сестра, прекрасно знаешь, что союз императорской власти с войском достигался до сих пор с помощью традиционной религии и строился по образцу патрицианской фамилии, то есть полководец есть патрон, а его подчиненные – клиенты. Обязанность патрона заключается в покровительстве клиентам. Сейчас уже это превратилось в анахронизм, сознание военных деформируется, и, как следствие, падает хваленая римская дисциплина. Поэтому муж мой, представляя собой высшее военное командование, в своей новой военной реформе попытался опереться на религию, но не на традиционную греко-римскую, а на такую, где Богом договора и товарищества в армии становится Митра. По его прямому указанию многие легаты и наместники становились посвятителями в Митру и возводили ему алтари. То, что вера в Митру укрепляет дисциплину в армии, заметил еще Марк Аврелий, и в беседах с Севером часто указывал ему, что приход митраизма в казармы вовсе не является стихийным выражением недовольства военных греко-римскими Богами, поскольку Митра вполне мирно уживается со всеми ими. Сейчас, когда святилища Митры рассыпались по всей империи и в том числе по самому Риму, император открыто заявил себя последователем Митры и гонителем секты христиан, поскольку христианство отличается нескрываемой ненавистью ко всему греко-римскому и еще особенно к митраизму из-за необъяснимой близости культовых сторон обеих религий. Я, как ты можешь догадаться, до поры до времени не придавала особого значения этой теме, особенно проблеме построения армейской дисциплины, которую муж мой считал главной.

– Как ты полагаешь, дорогая, – перебила сестру Меза, – этот Иреней еще жив? – она пребывала в состоянии оживленной задумчивости, возбужденно и беззвучно шевеля губами.

– Был жив, – ответила Домна, – когда мы всей семьей следовали в Британию года три тому назад и вставали на постой в Лугдуне на императорской вилле. Люди наместника сообщили, что плох был здоровьем этот Иреней, но увидеться с ним тогда мне было недосуг. Впрочем, я и не сожалела. Ты, я так понимаю, хотела бы его повидать, ну, скажем, завтра. Однако тебе лучше сделать это даже сегодня, конечно, если он жив, поскольку завтра мы тронемся из Лугдуна с рассветом. Надо спешить в Рим. Дети мои, поди, уже делят власть, – Юлия Домна помрачнела и с тревогой покачала головой.

Она хотела встать но вспомнив, что она еще не обута, опустилась на место и посмотрела на Мезу, которая прибывала в некоторой нерешительности.

– Вот что я тебе скажу, – произнесла Августа. – Нечего тебе с ним встречаться, только время свое попусту тратить, да будить воспоминания о прошлом. Я же сказала, я просила Филострата о христианах и о других несчастных в вере или в безверии, в книге, которую ему надлежит написать, не упоминать.