Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– Что у тебя в руке? – поинтересовалась Юлия Домна у сестры.

– Ауреус с изображением Альбина, – ответила та и протянула крохотный кружок золота сестре. Домна повертела монету в руках и перед тем, как вернуть ее обратно сестре, произнесла:

– Я много лет лично хорошо знала Альбина.

– А мне не довелось, – с сожалением сказала Меза, – хотя много о нем слышала.

Она взяла у сестры монету и положила ее на деревянный подоконник.

– Я знала его разного, – продолжала Юлия Домна, – с тех пор, как его приметил Коммод в качестве легата. Он был высок ростом, имел необычайно белокожее лицо, отсюда, кстати, и прозвище имел «Альбин».

Монета с изображением Клодия Альбина

Ее сестра добавила:

– А Песцений Нигер имел очень смуглое лицо, отсюда и прозвище «Нигер», – Меза сама была готова рассмеяться над своим замечанием, но вовремя сдержалась, поскольку громко подавать голос в помещении, где находился прах усопшего, не полагалось посвятившим себя упражнениям в добродетели матронам. – О, Диоскуры-спасители! О, Геракл, избавитель от зла! – взмолилась она. – Благороднейшие были воины, их любили народы Рима, а кончили жизнь одинаково, что Альбин, что Нигер.

– Ты что же считаешь и Клодия Альбина благородным? – подняла вверх брови императрица, но, поразмыслив немного, решила согласиться с сестрой. – Пожалуй, ты права. Осанку он имел благородную, в густых курчавых волосах всегда носил повязку. Считался одним из первых в Риме любителем женщин, хотя, мало того, что не признавал извращенных любовных утех, но и пытался преследовать за подобные вещи благородных людей империи, за что я его бранила еще тогда, будучи в Галлии. Ты знаешь, дорогая, он пробовал сочинять. Я была свидетельницей его первых опытов. Свои познания в сельском хозяйстве он описал в собственной книге под названием «Георгика». Без конца мне нахваливал свои «Милетские рассказы». Я и друзья мои читали их, но все сошлись во мнении, что написаны они были посредственно. Коммод ценил его воинскую смелость и вкус к хорошеньким женщинам, даже даровал ему некоторые знаки императорского величия. Например, только Альбин имел тогда право носить в его присутствии греческий алый плащ. Император Коммод еще наградил его почетным званием «Цезарь» за воинскую доблесть. Мой муж тоже любил Альбина, но совсем за другие качества. Хотя голос Альбин имел женский, по звучанию близкий к голосу евнуха, в гневе он был страшен. Муж мне говорил, что Альбин имел прекрасную технику владения оружием. Одним словом, он заслуженно мог быть соправителем моего мужа. Но история распорядилась по-своему. В борьбе за императорскую власть проиграл не мой муж, как хотелось бы большинству в сенате. Не Септимий Север, а Клодий Альбин был обезглавлен. Его труп пролежал у нашей палатки под Лугдуном несколько дней, пока не начал смердеть. Муж отправил голову Альбина в Рим для устрашения врагов в сенате. Скажешь, Север поступил излишне жестоко? Может быть, ты считаешь, что великий Цезарь был милосерднее? Не забывай только, что если бы победил Альбин, то и меня, и моих детей, и тебя, дорогая Меза, он тоже не пощадил бы.

Слова сестры заставили Мезу вздрогнуть.

Забыть грозные годы гражданской войны для нее было непросто, но снизойти до показного сочувствия и жалости к родной сестре, не скрывая иронии, она не решалась. Рассердить Августу до злопамятства было делом неосмотрительным, поэтому старшая сестра осторожно напомнила:

– Ты, дорогая моя, нередко намекала мне в письмах еще тогда, что Альбин давно приметил тебя как желанный объект для своих любовных забав. В то время ты осталась непоколебимой в своей добродетели, хотя Север был вдалеке от Рима, а ты изнемогала от одиночества.

– Да, все было именно так, – согласилась императрица. – Я не отвечала на его домогательства. Даже хотела пожаловаться на него мужу. А ты это, собственно, к чему?

Меза не смогла скрыть своего злорадства.

– И ты хочешь сказать, что, окажись победителем, Клодий Альбин тебя бы казнил, так и не воплотив в жизнь давнюю мечту овладеть тобой?

– Моим телом, может быть, и овладел бы, только не душой, а казнил бы после. Он добивался от меня большего, чем просто удовольствие. Он желал испытывать чувство власти надо мной, добиться моего послушания, но на это, и ты это знаешь, мало кто может претендовать. Просто он не был моим мужчиной. В нем не было той силы, которая могла бы подчинить меня. В глазах его я читала только похоть и высокомерие. Все остальное было ложным, даже его восхищение, и я это чувствовала. Всю свою жизнь я сама выбираю себе любовников, а цену себе я знаю. Может быть, я распутна с точки зрения каледонок из вонючей Британии, но я беру от жизни только то, что хочу. А потому, дорогая моя, христианские идеалы покорности мне чужды и даже ненавистны. Я ценю свое слово, свой взгляд на жизнь, а свое равенство с мужчиной защищаю и словом, и делом. С мужем моим мы жили по договору и не нарушили его до конца дней Севера. Правила римского брака – это равенство двух сторон и согласие жить в этом равенстве без ущемления чьих-либо интересов. Не всем благородным мужчинам Рима это по нраву, а этим иудеям и христианам в особенности. Марк Аврелий это тоже понимал и никому не позволял чернить имя жены свой Фаустины-младшей, признавая за ней свободу желаний и равенства.

– А любовь? – тихо, почти неслышно, произнесла Меза.

– Что? – переспросила ее сестра, отмахнулась от этого слова, как от назойливой мухи, и добавила: – Любовь оставим Овидию! Мы говорим о праве, дорогая. А эта упомянутая тобой чувственная категория не является категорией римского права. Ты знаешь, что Марий Максим, старый друг моего мужа, в последнее время поддался искушению попробовать свои силы в написании истории Рима и заваливает меня письмами с просьбой предоставить ему факты из моей личной жизни и жизни Севера. Клялся, что напишет правдивую историю жизни друга своего и наших с ним нежных чувств, а не панегирик усопшему императору.

Меза перебила сестру, будто вспомнила что-то очень важное.

– Представь, именно я сподвигла этого блистательного трибуна на написание подобного сочинения. Не знаю, насколько успешным будет его труд. Начал он с Нервы и Траяна. Действительно, ты права, он намерен продолжить традиции Светония Транквилла. Слышала я от твоих доброжелателей, что он весь в трудах, черпает вдохновение из прижизненных панегириков императорам и памфлетов против них, роется в государственных архивах, заблаговременно заручившись письменным согласием Севера, а сухую статистику цифр разбавляет занимательными подробностями жизни великих. Вот очередь дошла и до вас.