Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Антонин Каракалла был совсем другим. Он питал неприязнь к роскоши городской жизни и воздерживался от всех дорогостоящих излишеств, предназначенных лично для него. Весь год, что Антонин прожил в Риме, он откровенно скучал. Чтобы упражнять свое тело, он ежедневно занимался ездой на колеснице, благо, что дворцовый стадион, построенный еще Домицианом, при разделе Палатина между ним и Гетой, отошел ему, и он, совсем не опасаясь за свою жизнь, мог позволить себе подолгу пылить на биге по дорожкам стадиона. И вел себя Антонин совсем не как подобает императору, а скорее, как воин. Он был готов браться за любое, требующее физических усилий, дело. Любил ходить в тяжелые изнурительные походы, в которых сам носил за собой увесистое оружие, пренебрегая верховой ездой. Выносливость Антонина Каракаллы вызывала восхищение даже у бывалых легионеров. Он был необычайно скромен и позволял, чтобы к нему обращались не как к императору, а как к боевому товарищу. Даже на Палатине Антонин иногда собственноручно молол для себя зерно, замешивал тесто и пёк его на углях. Как правило, к себе в личную охрану он подбирал самых храбрых германцев и в свободное время от службы охотно вступал с ними в дружеское общение. Читать книг он не любил. Исключением был, пожалуй, только «Анабазис Александра» писателя Арриана. Эта книга для него была поистине священной, походы Александра Македонского он изучил досконально и желал быть похожим на своего кумира во всем. Став императором, Антонин повелел повсюду в городах установить изображение Александра или его статую в знак своей духовной связи с македонским царем – покорителем мира.

Каракалла мечтал только повелевать. Такие же планы вынашивал и его брат. Их отец, почивший год назад в канун февральских нон, завещал братьям прежде всего хранить дружбу. Всего остального, считал он, у них было с избытком: в храмах и хранилищах полно золота, государственные амбары трещат от хлеба и масла, границы надежно прикрыты. Но именно дружбы между сыновьями не было никогда, даже в детстве. Показной мир между ними сохранялся только молитвами и стараниями их матери, но чего ей это стоило, знали только ее боги и хранители – Изида и Серапис, чьи величественные храмы и статуи, воздвигнутые в Риме стараниями мужа, внушали уважение гражданам и страх иноверцам.

Светлый солнечный февраль возвещал о приходе весны, и воздух день за днем все больше наполнялся ароматами цветов. В Риме наступали долгожданные Паренталии. Так называемые родительские дни начинались по юлианскому календарю в февральские иды и считались днями общественного траура. В эти дни все римляне поминали умерших, украшали памятники цветами и венками, жгли лампады, на могилах оставляли бобы, яйца, соль и хлеб, возливая на землю, где покоились близкие, вино и воду.

В последний день траура, когда до мартовских календ оставалось ровно 9 дней, в Вечном городе отмечали государственный праздник Фералии, считавшийся последним днем родительской недели. В этот день должностные лица появлялись на глаза плебсу без знаков отличия, а римские высшие магистраты ровно на сутки слагали со своих плеч претексту. Запирались многочисленные храмы, исчезали с глаз горожан белоснежные тоги, окаймленные широкой пурпурной полосой, и всадники снимали с пальцев золотые кольца. В этот еще не совсем теплый день вечно праздный Рим становился серым морем плащей и шерстяных капюшонов. В народе их называли каракаллами. За любовь именно к этой одежде император Антонин Бассиан, деливший власть с родным братом Гетой на Капитолии, был тоже прозван в народе Каракаллой.

В праздничные Фералии после полудня солнце, и без того невысокое, начинало быстро клониться к закату. Оно слепило глаза прохожих и отражалось от золоченых бронзовых крыш многочисленных храмов, базилик и дворцов. Беломраморные высокие стены общественных зданий и портики колоннадных улиц, поглощая солнечные лучи, казалось, сами светились ярким светом. Мощные насосы поднимали вверх каскады сотен фонтанов, мелкие водяные брызги преломляли солнечный свет, образуя радуги, которые прятали свои многоцветные концы в водах голубых бассейнов на Марсовом поле.

Монументальный вход в императорский дворцовый комплекс, что возвышался на Палатинском холме, был выполнен в форме большой экседры и располагался прямо напротив Большого Цирка. Император Каракалла незаметно для сторонников Геты покинул дворец и сразу повернул налево, пройдя вдоль величественных аркад нового дворца, построенного на Палатине его отцом, и вскоре оказался у Септизодия. Мерный шум падающей воды в каскадах величественных фонтанов этого нимфия всегда вызывал у Антонина легкую дрожь. Огромная бронзовая скульптура отца в полный рост была так величественна и высока, что почти закрывала собой главный вход в новый дворец и термы императорского комплекса, где жила его Юлия Домна с кучей приближенных, поклонников Мельпомены и прославленных юристов. Антонин не решился тревожить Августу своим визитом в такой день, когда ритуал обязывал ее вести себя скромно, не вынося на суд граждан всякий раз ее новые дорогостоящие одежды, подчеркивающие безупречный вкус великой матроны и ее внешние достоинства на зависть скорбящим Вечного города. Сам Антонин был одет в серый с капюшоном плащ, ниспадавший до пят. Никто из его личной охраны также не привлекал внимания. Серый плащ превращал всех этих рослых и статных гвардейцев в бесформенных, похожих друг на друга громил, напрочь лишенных всякого мужского обаяния.

Покинув лупанарий, размещавшийся в пристройке к Большому Цирку, праздно шатающиеся проститутки сгрудились на самом перекрестке между Аппиевой и Остинской дорогами, откуда хорошо просматривался весь караул разряженной дворцовой стражи, и жадно высматривали клиентов, готовые удовлетворить любого за сходную цену. Воины преторианской гвардии в праздничном обличии всегда вызывали восторг у римской черни. Народ гордился своим отечеством, глядя на их могучий строй, сплошь разодетый в императорский пурпур с копьями в руках и мечами в ножнах. Преторианская гвардия призыва императора Септимия Севера в корне отличалась от набора предыдущих императоров: Коммода, Марка Аврелия и Антонина Пия, при которых туда попадали только привилегированные изнеженные италийцы, имеющие в Риме покровителей. Нынешние же поступали на комплектование в Рим только из боевых легионов, стоящих на защите государства по берегам Дуная и Рейна. Это были лучшие из лучших легионеры, не связанные личными обязательствами с имущим классом Рима и получающие за свою доблесть повышенное денежное содержание. На сей раз праздничных построений не предусматривалось, увольнительные были отложены, а свободные от караула когорты стояли своим лагерем на Квиринале.