Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Путь к Палатину воины дворцовой стражи выбрали кратчайший и совсем не спешили перебираться на противоположную сторону Тибра, как хотелось бы императору, чтобы не пересекать уже заполненное праздным народом Марсово поле. Реку Каракалла перешел через мост Эмилия и сразу оказался на форуме Боариум.

Пересечь форум и добраться до цирка было невозможно, не пройдя мимо квадратной, совсем небольшой, арки аргентариев, построенной на деньги местных банкиров в честь всей семьи Северов. Много лет Антонин намеренно обходил это место. И хотя прошло уже добрых семь лет, как на барельефах арки изображение бывшей жены Антонина Плавциллы было вымарано, Каракалла волей-неволей вспоминал имя той, которую он никогда не желал, и любое воспоминание о которой вызывало у него только чувство раздражения, и возможно являлось, по мнению врачей, причиной неожиданных вспышек временной импотенции. Антонин невольно замедлил свой спешный шаг, и, бросив взгляд на барельеф квадратной арки с изображением родителей, стоящих у алтаря, поймал себя на мысли о том, как давно он здесь не был. Ему опять вспомнилось, как отец решительно уговаривал его взять в жены дочь Гая Флавия Плавциана. Вспомнил, как ровно десять лет назад рабы переносили на Палатин приданое дочери друга отца, которое было столь огромно, что историк Дион Кассий как-то в беседе с ним, Каракаллой, съязвил, что такого приданого с лихвой хватило бы на пятьдесят достойных Каракаллы принцесс.

Антонин ненавидел Плавциана не только за его дочь, ставшую ему женой, но и за то, что тот, совсем не страшась имени императора, смел называть себя самым влиятельным гражданином Рима после отца, хотя Каракалла к тому моменту был уже более пяти лет, как объявлен отцом своим полноправным соправителем и носил титул Августа. После женитьбы долгожданный титул Августы вместе со всеми привилегиями, в том числе и правом чеканить монеты со своим изображением, получила и жена его, Плавцилла. Отцу ее, Плавциану, стали воздвигать памятники, пышностью превосходящие статуи правящего императора, причем в храмах возносились публичные молитвы Богам за его здоровье.

Доверенное лицо, земляк и друг отца, будучи не только префектом претория, но и градоначальником Рима, он сумел опутать семью императора Севера своими осведомителями и стал собирать и распространять по городу оскорбительные слухи о самой Юлии Домне, а ее знатных подруг, почтенных матрон, подвергал допросам, выбивая у них нужные показания. Августа Юлия Домна, почитаемая народом Рима и сенатом как «матерь лагерей сената и отчизны», чьи бюсты и портреты выставлялись во всех больших и малых городах империи, была вынуждена от страха за свою жизнь отойти в тень и удалиться от всех государственных дел, уединившись в своих покоях на Палатине. Окружив себя софистами и философами, она не покидала границ дворца, лишь бы всемогущий Плавциан, которому во всем потакал император, не обвинил ее в измене мужу и в заговоре против него, о чем Плавциан собрал, как ему казалось, неоспоримые доказательства.

Коварный префект претория не скрывал неприязненного отношения и к своему зятю, который демонстративно отказывался посещать покои своей жены несмотря на суровые требования отца. В редкие часы уединения Юлии Домны со своими сыновьями, без страха быть подслушанной, она делала недвусмысленные намеки, что необходимо срочно что-то делать. Антонин любил свою мать, а, точнее, мачеху, всем сердцем, не только как послушный сын, но и как влюбленный в нее юноша, в чем часто признавался отцу, говоря, что любил бы только ту женщину, которая была бы такой же прекрасной, как мать. Эти смелые откровения сына смущали и пугали Севера, может быть, поэтому император силой заставил сына жениться, чтобы отвлечь его, как казалось принцепсу, от позорных и крамольных мыслей.

После настойчивых материнских намеков решительному и импульсивному Антонину однажды пришел в голову смелый, хотя и не особо хитроумный план. Он задумал первым оговорить Плавциана перед отцом и обвинить его в заговоре. Это действительно могло выглядеть вполне правдоподобно, поскольку незадолго до этого умер брат отца, носивший, как и его младший брат, имя Гета. Проницательный старик, будучи уже на смертном одре, призывал Севера быть бдительным со своим префектом претория и прекратить так безоглядно во всем ему доверять. Едва отец вернулся в Рим из своей загородной резиденции, что находилась в Кампании, где он готовил очередную военную реформу со своими юристами и назначил аудиенцию членам госсовета, как Каракалла, прознав, что Плавциан по необъяснимой причине стал вдруг носить под тогой панцирь, попросил отца о срочной личной аудиенции и сообщил принцепсу о готовившемся против него заговоре во главе с самим префектом претория. Отец счел доводы сына во многом вздорными, однако, выслушав его, тут же вызвал к себе своего друга. Едва Плавциан попытался привести доводы в свое оправдание, как Каракалла кинулся к нему, сдернул с префекта тогу и, срывая голос, стал выкрикивать в его адрес обвинения. Затем крепким ударом кулака в лицо он сбил старика с ног и, поставив ногу на металлический панцирь врага, потребовал от отца смерти государственного преступника немедля, не дав заговору развиться.

С молчаливого согласия Севера его охрана тут же мечами покончила с Плавцианом, не дав префекту издать ни единого звука. Каракалла ликовал. Наклонившись к безжизненному телу старика, он вырвал клок волос из его головы и помчался в покои матери, где застал Юлию Домну сидящей наедине со своей женой, Плавциллой. С криком «Вот он, ваш Плавциан!» он кинулся к растерявшимся женщинам. Дион Кассий и Флавий Филострат, примчавшиеся в покои императрицы, стали свидетелями этого дикого торжества Антонина. Они также увидели нескрываемое счастье в глазах Юлии Домны и животный ужас, застывший на лице жены Каракаллы. Как показали дальнейшие события, Антонин был оправдан, и худшие ожидания Плавциллы подтвердились. Вскоре ее, прожившую на Палатине в законном браке с Антонином целых три года, сослали на Сицилию, приговорив к забвению, что значило по законам Рима вымарывание ее имени со всех надписей и документов и уничтожение ее изображения во всех скульптурных формах. Каракалла открыто угрожал жене и признался, что как только он станет единоличным правителем, то покончит с ней окончательно.

Септимий Север принял меры к расследованию заговора, и можно было ожидать череду смертных приговоров, как случалось прежде. Однако на этот раз никого не казнили, только одного сенатора приговорили к изгнанию.

…Будь его воля, Антонин без промедления разрушил бы эту ненавистную ему квадратную арку, всякий раз напоминающую о все еще живой Плавцилле, однако строительство этого на первый взгляд ничем не примечательного сооружения являлось частью работ, связанных с организацией Секулярных игр, которые с величайшей помпой были проведены в Риме в том же году. Почетная роль в проведении этих незабываемых торжеств отводилась Юлии Домне наравне с Севером. Подобные игры, согласно традиции, проводились в империи каждые сто десять лет. Самые пышные провел Октавиан Август ровно 220 лет назад, позднее организатором был Домициан, однако то действо, которое видели римляне, и которое осталось в памяти народа на долгие века, было создано именно творческим воображением Юлии Домны. Эти игры превосходили все доселе проведенные не только красотой и пышностью, но и огромными затратами по их организации. Даже великий Август не мог помыслить о подобных расходах. Каракалла горько усмехнулся при мысли о мелких затратах на предстоящие однодневные лудии в сравнении с тем, что было каких-то восемь лет тому назад. Всего через год после Секулярных игр он спас Юлию Домну от интриг подлого Плавциана, а сам избавился от назойливой жены. Мать, как ему казалось, была у него в вечном и неоплатном долгу. Он навсегда запомнил сияющие глаза Юлии Домны – глаза благодарной женщины, готовой тогда на все.