Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Милостью императора по специальному разрешению тело паннонца было выдано его сослуживцам для погребения. И только через пять лет после смерти самого Антонина Каракаллы на месте погребения тридцатитрехлетнего гвардейца, верного стража личных покоев божественного Севера, появился памятник, поставленный соратниками Ульпия Квинтиана, выходцами из дунайских провинций, служивших в преторианской гвардии. Латинская эпитафия была на редкость многословной, но римских граждан, отправляющихся из Рима в сторону Капуи по Аппиевой дороге, она нередко заставляла остановиться и призадуматься у пирамиды рядом с пятым милевым столбом. Аккуратно выбитые буквы на белом куске обработанного мрамора гласили: «Взгляни, идущий мимо путник, на памятник воинского благочестия, который поставили мы в слезах. В этом воздвигнутом надгробии вы видите то, что рождает Паннонская земля, а погребает земля италийская. В 17 лет он сам приобрел себе с великими горестями почести лагерной службы, и в течение долгого времени нес эту службу. Когда он уже надеялся, что смертный страх миновал, Плутон вверг его в воды Тибра раньше, чем он вышел в почетную отставку. Ты, путник, в своем благочестии пожелай ему легкой земли…»

Мелкий дождь то начинался, то останавливался, потом снова, едва смочив асфальт, враз прекращался, заставляя резиновые дворники спотыкаться на просохшем лобовом стекле, отчего мой задремавший терьер тревожно шевелил хвостом, вслушиваясь в резкий скрип и протяжные звуки, подобные творениям гениального Шнитке.

Включив «режим автопилота», я бездумно запарковал автомобиль рядом с гостиницей «Новотель», где по договоренности с темнокожим метрдотелем частенько снимал за полцены номер и предавался греховным утехам с прелестницами из Бразилии. Сделал я это безо всякого умысла и скорее по глупой рассеянности, прежде чем осознал, что ехал не за тем и не совсем туда. Впрочем, аэропорт Кот д’Aзюр находился совсем рядом, и потеря во времени была невелика, стоило только перебраться на другую сторону Променад дез Англе. Перепарковывать свой «Пежо» я не стал и с собакой под мышкой, не дожидаясь разрешающего знака светофора, перебежал через дорогу и направился ко входу в зал ожидания.

Ида Рубинштейн. В. Серов

Порывистый ветер с моря, наполненный запахом авиационного керосина, тревожил рассудок, навевая мысли о дальней дороге и настраивал на деловой лад. Предстоящая встреча с Аллой Андреевной помимо моей воли приводила меня в необъяснимое уныние, превращая всеми правдами и неправдами снова в непутевого школяра. Когда-то эта женщина одним своим суровым видом внушала мне благоговейный страх. Я не видел ее считай лет восемь и полагал, что это тягостное чувство от времени просто выветрилось из головы навсегда. Она тогда долго была моим домашним репетитором по французскому, к тому же без конца докучала своей строгой моралью, хотя ее об этом никто из родителей не просил и, разумеется, не оплачивал как дополнительную услугу.

Мама гордилась тем, что именно она по рекомендации привела к нам эту долговязую Мери Поппинс, а отец каждый раз, когда заставал ее сидящей подле меня за письменным столом, просто светился от счастья, отмечая, как я заметно терялся под ее требовательным взглядом, и волей-неволей вынужден был проявлять некий интерес к учебе. Элла Андреевна не была красавицей, но мне иногда даже нравилось украдкой разглядывать ее, но только не встречаться с ней взглядом, что вызывало во мне двусмысленные чувства восхищения и юношеского страха. Мне тогда казалось, что смотреть ей в глаза означало сразу замерзнуть. Это была настоящая Снежная королева, напоминающая Тильду Суинтон: спина прямая, шея длинная, скулы острые и белая-белая кожа. В недавнем телефонном разговоре со мной она призналась, что за последние годы сильно поседела. Я никогда прежде не дарил ей подарков даже на восьмое марта, и поэтому сейчас, стоя с букетом роз, купленных в здании аэропорта, покрывался испариной каждый раз, когда раздвигались пластиковые двери из зоны прилета.

Поначалу в пестрой и разноголосой толпе прилетевших я даже не признал ее. Это она углядела меня первой, и опуская сумку на колесиках на пол, подняла в приветствии вверх правую руку. Левой она прижимала к груди массивный глянцевый журнал, на обложке которого красовалась какая-то эпатажная женщина в коротком черном платье. Под фотографией крупными желтыми буквами значилось имя «Рената». В машине Элла Андреевна предпочла сесть спереди рядом со мной, положив себе на колени этот габаритный по размеру журнал с длинноногой бабой на обложке, и сразу прервала скованность первых минут общения.

– Я почему-то думала, что у вас здесь машина будет повместительней, – сказала она, пристегиваясь и поправляя завернувшиеся лацканы норкового полушубка.

– Здесь не Москва, в Ницце все по-другому, – возразил я, выруливая со стоянки гостиницы. – Важно, чтобы было удобно, особенно парковаться, и еще, – добавил я многозначительно, – буржуазия здесь стремится к скромности, русская, правда, не в счет. Кстати, об удобстве: почему вы не убрали этот тяжеленный журнал в чемодан, – спросил я больше для того, чтобы продемонстрировать заботу.

– Просто не было места. Кто-то оставил его в салоне самолета, и я взяла. Мне всегда нравилась Литвинова. А знаете, Денис, что говорили про нее учителя в школе? Она с обожанием смотрела на обложку, на которой, нарочито выставляя узкое колено, изящно позировала роскошная Рената, обутая в высокие сетчатые ботфорты.

– И что же говорили учителя, – спросил я без солидарного восторга.

– Она не от мира сего! Люблю таких, воздушных. И вправду богиня. Их так мало в искусстве, очень мало. Была Татьяна Доронина, – и она подняла указательный палец, – а теперь вот Рената. Мистическая жестикуляция и дрожащий тембр голоса. Ее красота вдохновляет и заметьте, Денис, не только мужчин, а голос буквально умиротворяет. Когда я ее слушаю, у меня начинает тепло распространяться по ногам.

Она провела руками по бедрам, будто процесс снова пошел, а потом почти шепотом произнесла:

– Живая Аэлита. Серебряный шлейф звезды, как от Зинаиды Гиппиус или Иды Рубинштейн.

После этих возвышенных слов последовало движение ее руки вверх, в котором было что-то театрально-фальшивое, как и вся игра нашего бомонда в новый похотливый декаданс с разговорами о прелестях смерти. При этом по любому поводу поминают Христа, чтобы дал им непременно много.

В этот короткий список возвышенных существ я бы с легкостью включил и саму Эллу Андреевну. Тоже с «большим приветом» и жеманным вздохом, послушаешь такую, и голова начинает идти ходуном. «Не знаешь потом, как себя вести», – подумал я и ощутил на себе ее холодный отрезвляющий взгляд.