Леонид Мончинский - Прощёное воскресенье

— Брось, Родион Николаевич, зубоскалить. Без того противно. Они ж немытые с самого рождения.

— Вот чем смутился! — опять заржал Родион.

Тогда комиссар резко повернулся, пошел к кострам, и Родиону пришлось его догонять, от чего он мгновенно переменил настроение. Нехорошо, обидно получилось: на глазах всего отряда место указал командиру ученый выскочка. Да что он, в самом деле выпить не хочет?! Хочет — не покойник и не хворый. Хочет! Но притворяется. Все они, которые шибко ученые, с кривой душой в революцию пришли.

Родион сурово смотрел в узкую спину шагающего впереди по тропе комиссара. И мысли его были суровы, сердитые мысли обиженного человека:

«За идею воюешь? Жрать сыто не желаешь, выпить тебе не надоть, хорошую бабу без греха любить хочешь?! Святой! Нынче святые — от глупости или от хитрости. Ты, Снегирев, хитер, тебе противно с простым людом революцию творить. А без его ты кто?! Разве что мне язвить своим гонором можешь, боле ни на что не годен!»

Сухая лиственница в кострах горела ровным гудящим пламенем. Снегирев наклонился, пошевелил суковатой палкой поленья, спросил, ни к кому не обращаясь:

— Чайком угостите, товарищи?

— А как же! — обрадовался просьбе юркий, похожий на линялого колонка, возница. — Давно поджидат вас чаек!

Он подскочил и протянул им две кружки.

— Спробуйте, граждане командиры! Оцените по совести.

— Запашист, — кивнул Родион, — и на вкус, поди, не хуже дегтяревского? Ты ж, Лошков, все умеешь.

— Такой похвалы не заслуживаем. Против заморских чаев нашему далековато. Однако, из таежных травок, акромя меня, да Кирилл был Потных, его на Яреге медведь кончал, таких чаев никто варить не может. То правда!

— Хорош, чо там говорить!

— Не зря старался' — радовался Лошков, притоптывая от удовольствия. — Теперичи пойду супружницу вашу побалую чайком. Глядишь, еще одну похвалу заработаю.

Спущенным рукавом парки Лошков схватил дужку котелка и засеменил к возку, где дремала Клавдия Егорова.

Родион прожевал кусок сала, запил чаем. Злость на комиссара еще не остыла, и когда тот сказал: «Евтюхов возвращается», даже не повернул головы.

Снегирев на этом не успокоился и опять сказал, неприятно уверенным голосом:

— Нетряковскую заимку объехать надо.

— Это еще почему? — спросил удивленный Родион.

— Там белые могут быть.

— Пускай. Уничтожим. Мы в тайге хозяева. Ты это запомни, Саня!

— Не настрелялись еще?

Опять кольнула душу обида. Комиссар смотрит прямо, не убирая глаз. Лицо открытое, честное Но не из тех простаков Родион. Нутром чувствуе г, что за той честностью хоронится. Таежный человек глубоко видит, емутайные мыслишки зверей распознавать приходилося. В комиссаровых книжных разберется как-нибудь.

— Мой долг — врага искать! — ответил Родион. — Другого мне долга революция не дала.

— Верно! Только у нас в обозе — продовольствие для рабочих. Женщина, в конце концов, беременная…

Родион выплеснул в костер разбухшие почки из кружки и перебил Снегирева:

— Ерунда! У нас революция, парень! Думал, ты знаешь.

Тут подъехал Евтюхов, и разговор прекратился, хотя Снегирев продолжал смотреть на Родиона с вызовом. Вялый Евтюхов с коня слезать поленился, только слегка склонил к командиру голову:

— Там такое дело, Родион Николаич, что сразу не разберешьси: то ли сами ушли, то ли кто проводил. Голов сто паслось под гольцом. А рядышком следок человеческий образовался. Свежий и неловкий. Должно, как шумнули, он и сбег.

— Кто он?!

— Може, офицер. Они, сам знаешь, по тайге худо ходят.

— Один пошто? Разведчик?! Бери двух бойцов, Иван, обрежешь след по тонкой гриве. Тропа торная.

— Разрешите мне, товарищ командир! — вытянулся Снегирев.

— Тебе? Не, не пойдет, комиссар. Работа для лесовика. Возьми, Иван, дружка своего Никандру, еще — Прибылова. У него конь добрый. Но пробуй взять живьем. Скажи — жизнь сохраним. Ясно?

— Ясней не быват.

— Поезжай. Ты, Снегирев, дай команду коней седлать. По их возвращению выступаем. Пулемет развернуть к дороге!

Родион показал рукой, куда следует развернуть пулемет, и тотчас из кедрачей вывернули сани, а им навстречу понеслись с неукротимой наглостью голодные псы.

— Сторонись, волчье отродье! — гаркнул Фрол и достал вожака плетью.

— Слава Богу, по свету управился! — обрадовался Родион. — Ты чо не едишь, Иван?

Боец заискивающе улыбнулся, сказал, пряча от командира крохотные, навсегда хитрые глазки:

— Пошлите Фортова шатуна пымать: он — лихой.

— Чо?! Люди устали, не жрамши, а ты, боров, с командиром торги ведешь?!

Евтюхов, не теряя виноватой улыбки, повернул коня и заревел на дремавшего у костра бойца:

— Степан, собирайся на задание!

— Погоди шуметь. Винтарь брать?

— Оставь, коли… ем стрелять умешь!

— Совести у тебя нет, Иван.

— У меня — приказ. Поехали!

Над прикатившими с добычей возками сквозь пихтовый лапник поднимался пахучий парок. Лошков наклонился, вдохнул:

— Велик зверь. За зиму не сжуешь.

— Тебе на что мясо, Григорий? Зубов все одно нету, — сказал Фрол Фортов и сбросил темный от крови мешок. — Дели, Гриша, всем хватит печенки.

— Это мы могем, — засуетился Лошков, вынимая из ножен короткий, кованый нож.

Вытряхнул из мешка печень прямо на снег, встал на колено и чиркнул по тонкой пленке кончиком ножа. Печень развалилась непропеченным пирогом.

— Здоровый был зверь, — Лошков понюхал нож. — У больного кровь сыростью пахнет, а эта сластит. Здоровый был зверь…

Каждый взял себе по куску кровавой массы, густо посыпал солью.

— Вкусно? — спросил Родион комиссара Снегирева.

— Да, как сказать…

— Как есть скажи.

— Экзотично, но противно, — Снегирев отвернулся и выплюнул на снег хвоинку. — Мармелад с солью.

— Чо жрешь?! Оставь!

— Привыкать надо. В Сибири живу.

— Характер злишь? С волками живешь, по - волчьи жуешь!

— Грубовато, но к истине близко. Уважать обычаи и нравы людей, с которыми делаешь революцию.

— Через силу уважать разве можно?

— У тебя настроение плохое, Родион Николаевич! На жену лучше погляди. Ей сырая пища повредить может.

Родион посмотрел на Клавдию. Она ела печень прямо с ножа Фортова, вытирая измазанные кровью губы цветастой тряпицей.

— Ничего с ней не случится. С детства кормле на. Наши дети наперед молока свеженины просят. Тайга, Саня, ко всему приучит.

Сам подумал: «Не за тот стол сел, студент, тебе офицерский боле подошел. Сиди теперь, мучайся!»

Кострыдышали последним жаром. В вечернем свете угли обрели черно-красный цвет.

— Давай команду, комиссар! — приказал Родион.

Вместе они подошли к оленьему загону, отвязали лошадей. Снегирев прыгнул в седло и, вздернув острый подбородок, скомандовал: