Рафаэлло Джованьоли - Библиотека мировой литературы для детей, том 36

Это были Спартак и Крикс.

— Да покровительствуют боги этому дому и его благородным гостям! — сказал Спартак.

— Привет вам! — произнес Крикс.

— Честь и слава тебе и твоему другу, храбрейший Спартак, — ответил Катилина, поднявшись навстречу гладиаторам.

Он взял Спартака за руку и подвел к роскошному ложу, на котором до этого возлежал сам. Крикса он усадил на одну из скамей, стоявших напротив почетного ложа, и сам сел рядом с ним.

— Почему ты, Спартак, не пожелал провести этот вечер за моим столом и отужинать у меня вместе с такими благородными и достойными юношами? — обратился к нему Катилина, указывая на своих гостей.

— Не пожелал? Не мог, Катилина. Я ведь предупредил тебя. Надеюсь, твой привратник исполнил мое поручение?

— Да, я был предупрежден, что ты не можешь прийти ко мне на ужин.

— Но ты не знал причины, а сообщить ее тебе я не мог, не полагаясь на скромность привратника… Мне надо было побывать в одной таверне, где собираются гладиаторы, чтобы встретиться кое с кем. Я повидался с людьми, пользующимися влиянием среди этих обездоленных.

— Итак, — заметил Луций Бестия, и в тоне его прозвучала насмешка, — мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, говорим о своих правах и готовимся защищать их с мечом в руке!..

Лицо Спартака вспыхнуло, он стукнул кулаком по столу и, порывисто встав, воскликнул:

— Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера!.. Пусть… — Оборвав свой возглас, он изменил тон, слова, движения и продолжал: — Пусть только будет на то воля великих богов и ваше согласие, могущественные, благородные патриции, тогда во имя свободы угнетенных мы возьмемся за оружие.

— Ну и голос у этого гладиатора! Ревет, как бык! — бормотал в дремоте Курион, склоняя лысую голову то к правому, то к левому плечу.

— Такая спесь к лицу разве что Луцию Корнелию Сулле Счастливому, диктатору, — добавил Гай Антоний.

Катилина, предвидя, к чему могут привести саркастические выпады патрициев, приказал рабу налить фалернского вновь прибывшим и, поднявшись, сказал:

— Благородные римские патриции, вам, кого немилостивая судьба лишила тех благ, которые по величию душ ваших принадлежат вам, ибо вы должны были бы в изобилии пользоваться свободой, властью и богатством, вам, чьи добродетели и храбрость мне известны; вам, верные и честные друзья мои, я хочу представить отважного и доблестного человека — рудиария Спартака, который по своей физической силе и душевной стойкости достоин был родиться не фракийцем, а римским гражданином и патрицием. Сражаясь в рядах наших легионов, он выказал великое мужество, за которое заслужил гражданский венок и чин декана…

— Однако это не помешало ему дезертировать из нашей армии, как только представился удобный случай, — прервал его Луций Бестия.

— Ну и что же? — все больше воодушевляясь, воскликнул Катилина. — Неужели вы станете вменять ему в вину то, что он покинул нас, когда мы сражались против его родной страны, покинул для того, чтобы защищать свое отечество, своих родных, свои лары? Кто из вас, находясь в плену у Митридата и будучи зачислен в его войска, не счел бы своим долгом при первом же появлении римского орла покинуть ненавистные знамена варваров и вернуться под свои знамена, знамена своих сограждан?

Слова Катилины вызвали ропот одобрения. Ободренный сочувствием слушателей, он продолжал:

— И я, и вы, и весь Рим восхищались мужественным и бесстрашным борцом, совершившим в цирке подвиги, достойные не гладиатора, а храброго, доблестного воина. И этот человек, стоящий выше своего положения и своей злосчастной судьбы, — раб, как и мы, угнетенный, как и мы, — вот уже несколько лет устремляет все свои помыслы на трудное, опасное, но благородное дело: он составил тайный заговор между гладиаторами, связав их священной клятвой; он замыслил поднять их в определенный день против тирании, которая обрекает этих несчастных на позорную смерть в амфитеатре для забавы зрителей; он хочет дать рабам свободу и вернуть их на родину.

Катилина умолк и после короткой паузы продолжал:

— А разве вы и я не задумываемся над этим, и уже давно? Чего требуют гладиаторы? Только свободы! Чего требуем мы? Против чего, как не против той же олигархии, хотим мы восстать? С тех пор как в республике властвует произвол немногих, только им одним платят дань народы и нации, а все остальные, достойные, честные граждане — люди знатные и простой народ, — стали подонками из подонков, несчастными, угнетенными, недостойными и презренными людьми.

Трепет волнения охватил молодых патрициев; глаза их засверкали ненавистью, гневом и жаждой мести.

Катилина продолжал:

— В домах наших нищета, мы кругом в долгах; наше настоящее печально, будущее — еще хуже. Что нам осталось, кроме жалкого прозябания? Не пора ли нам пробудиться?

— Проснемся же! — произнес сиплым голосом Курион, услышав сквозь сон слова Катилины; смысл этих слов не доходил до него, и, пытаясь их понять, он усиленно тер глаза.

Хотя заговорщики и были увлечены речью Катилины, никто не смог удержаться от смеха при глупой выходке Куриона.

— Ступай к Миносу [118] Минос — по верованиям древних греков, сын Зевса, царь острова Кипра, ставший после смерти судьей в подземном царстве, , пусть он судит тебя по твоим заслугам, поганое чучело, винный бурдюк! — закричал Катилина, сжимая кулаки и проклиная незадачливого пьяницу.

— Молчи и спи, негодный! — крикнул Бестия и так толкнул Куриона, что тот растянулся на ложе.

Катилина медленно отпил несколько глотков фалернского и немного погодя продолжал:

— Итак, славные юноши, я вас созвал сегодня, чтобы совместно обсудить, не следует ли нам для блага нашего дела объединиться со Спартаком и его гладиаторами. Если мы решим выступить против нобилитета, против сената, которые сосредоточили в своих руках высшую власть, владеют государственной казной и грозными легионами, то одни мы не сможем добиться победы и должны будем искать помощи у тех, кто умеет отстаивать свои права, кто умеет мстить за обиду. Война неимущих против владеющих всем, война рабов против господ, угнетенных против угнетателей должна стать и нашим делом. Я не могу понять, почему бы нам не привлечь гладиаторов, которые будут находиться под нашим руководством, управляться нами, будут превращены в римские легионы? Убедите меня в противном, и мы отложим осуществление нашего плана до лучших времен.

Нестройный ропот сопровождал речь Катилины — она явно не понравилась большинству сотрапезников. Спартак, взволнованно слушавший Катилину и одновременно зорко следивший за настроением молодых патрициев, заговорил спокойным тоном, хотя лицо его было бледно: