Владимир Зима - Исток

Перепуганные нашествием варваров, столичные жители искали защиты у небесных сил. Возносились к небу гимны и плачи, лились слёзы, и капал воск со свечей, далеко по улице распространялся ароматический дым, и гремел над толпой бас диакона церкви Святых Апостолов:

— Воспомяни, окаянный человече, како лжам, клеветам, разбою, немощем, лютым зверем, грехов ради порабощён еси... Душе моя грешная, того ли восхотела еси?!

В церковные сокровищницы щедро лились пожертвования — если не оставалось надежды на спасение бренной плоти, то хотя бы нетленную грешную душу следовало успеть отдать во всемилостивейшие длани Господа...

Пройдя через Константинополь, охваченный апокалипсическим ожиданием, император подошёл к Влахернскому храму, где у входа его дожидался местоблюститель патриаршего престола.

Император заметил, что Фотий также успел сменить одеяния и теперь был облачен в грубую монашескую рясу.

Фотий проводил императора в алтарь и оставил там наедине с небесными силами.

Моления во Влахернском храме царствующие императоры совершали лишь по особо выдающимся случаям — то ли самым счастливым, то ли самым скорбным в истории Ромейской империи.

На рассвете двадцать второго июня 860 года от Рождества Христова император Михаил несколько часов кряду провёл в молитвах и размышлениях, испрашивая у Пресвятой Девы прощения и заступничества, избавления от захватчиков и грядущего процветания.

Михаил клятвенно обещал Богородице обуздать свои страсти, посвятить всего себя служению государству, ибо в глубине души допускал, что тавроскифы могли быть насланы Провидением на столицу империи и в наказание за грехи самого императора, за нерадивое исполнение им своих обязанностей перед Богом и людьми.

Ещё на рассвете для начальных переговоров с варварами за главные городские ворота в сопровождении знаменосцев и трубачей выехали два высокопоставленных чиновника логофисии дрома.

В их задачу входило не только отыскать ставку варварского предводителя, не только склонить его к переговорам, но и уговорить выделить высокородных заложников, чтобы гарантировать безопасность лиц, уполномоченных императором вести обсуждение проблем от имени империи.

Варвары довольно спокойно пропустили чиновников ведомства дрома через свои порядки, а затем вернулись к прерванным ненадолго занятиям — расположившиеся в некотором отдалении от башни Анемы тавроскифские плотники продолжили сооружение из досок и брёвен странной боевой колесницы, отдалённо напоминающей троянского коня.

По наклонной плоскости на высоту городских стен по такому «коню» могли бы одновременно взбегать до сотни закованных в железо варваров, и в этом случае защитникам Города оставалось бы уповать только на волю Господа, ведь ни для кого не было секретом, что в битве каждый тавроскиф стоил не меньше двух, а то и трёх защитников столицы.

Эпарх распорядился выставить против варварских штурмовых «коней» сифоны с греческим огнём, но тавроскифы, словно провидя такое решение, стали заранее обивать свои нелепые сооружения листами свинца, сорванными с церковных крыш и оконных карнизов.

Против свинца греческий огонь был бессилен...

Затем тавроскифы, расположившись в виду Города, стали убивать пригоняемых отовсюду баранов, мясо жарить на угольях, а шкуры принялись набивать землёй. Всем ополченцам стало понятно, что варвары готовятся к штурму и собираются этими бурдюками, набитыми землёй, забрасывать городские рвы, чтобы придвинуть свои громоздкие сооружения вплотную к стенам.

Посланники императора словно в воду канули, и кое-кто уже предлагал отслужить молебен за новоявленных мучеников, принявших лютую погибель за святую православную веру.

Заходящее солнце окрашивало варварских плотников зловещими багровыми красками.

В тревожной тишине громко стучали топоры языческих дикарей, суливших христианской столице разбой и порабощение.

Вечером к Фотию пришли высшие церковные иерархи, чтобы вместе решить, как надлежит поступить со святыней.

Судя по всему, тавроскифы готовились к решительному штурму городских стен неподалёку от моста Калиника, между башней Анемы и Деревянными воротами. Очевидно, именно этот регеон Города был изучен варварами лучше всего, они знали, что тут одно из самых слабых и уязвимых мест в обороне столицы.

Под угрозой захвата нечестивцами оказывалась драгоценнейшая для всякого христианина реликвия — риза Пресвятой Богородицы.

Особенно удручало высшее духовенство то обстоятельство, что от наступающих беспощадных язычников Влахернский храм был отделён не тройными городскими стенами, как, скажем, Большой Дворец, а всего лишь одной, внешней стеной, так что в случае штурма вряд ли удалось бы оборонить храм.

Сопровождаемый внушительной свитой из митрополитов и архиепископов, Фотий взошёл на городскую стену, дабы лично убедиться в том, что опасность велика и неотвратима.

Даже в темноте, при колеблющемся свете костров и факелов, работали варварские плотники.

В стуке их топоров слышались Фотию зловещие знамения.

Спустившись со стены, Фотий удалился в алтарь Влахернского храма.

Решение, которое ему предстояло принять, было чрезвычайным по своей важности и могло оказать влияние на всю последующую жизнь местоблюстителя патриаршего престола.

Омофор Пресвятой Девы Марии хранился в каменной раке, запечатанный в искусно выкованные золотые и серебряные уборы, украшенные драгоценными каменьями. Вынести из храма всю раку было невозможно, она была надёжно вмурована в пол. Открыть ризохранилище могли бы, вероятно, только те мастера-аргиропраты, которые когда-то выковали раку, — да где ж их теперь искать?! Наверное, и кости их давным-давно истлели в земле.

Находясь вблизи христианской святыни, Фотий ощущал свою малость и незначительность, но вовсе не эта умаленность была главной причиной его нерешительности.

Фотий был по рукам и ногам связан непрочностью своего положения. Если бы он был законным первосвященником, если бы он был поставлен на патриарший престол решением Вселенского собора, он действовал бы, не испытывая сомнений. Всякая оплошность местоблюстителя патриаршего престола была чревата непредсказуемыми последствиями, ведь опальный Игнатий до сих пор не сложил с себя сана и даже из своей ссылки, с острова Теревинф, продолжал мутить народ, чем приводил в смущение даже отдельных иерархов, некоторые из них осмеливались прилюдно возносить хулу на Фотия, а самые отчаянные отваживались и провозглашать анафему.

Когда авары осадили Константинополь двести тридцать лет назад, волею небес во главе защитников Города оказался муж доблестный и славный — патриарх Сергий.