Владимир Зима - Исток

— Сегодня я сделаю тебя своей женой.

Елена давно уже приготовилась к тому, что рано или поздно это должно было произойти.

Как мужчина Могута нравился Елене — статный, широкоплечий, сильный, властный.

Её не останавливала ни заметная разница в возрасте, ни присутствие взрослого сына Могуты. Где-то вдалеке у Могуты могла быть жена, и даже не одна.

Что с того? Елене всё больше и больше нравилось ощущать себя взрослой женщиной.

— По закону Ромейской империи, если кто-то, влюбившись в монахиню, склоняет её к вступлению в брак, то такому человеку палач отрезает нос!.. — попыталась Елена устрашить предводителя разбойников.

— Мы давно уже не в империи, а на Руси, — пренебрежительно отмахнулся Могута. — А у нас так заведено: живи с кем хочешь, если тебе тот человек мил да хорош.

— А ты не боишься, что тебя постигнет кара Господа нашего, Иисуса Христа? — спросила Елена.

— Нет, не боюсь, — спокойно ответил Могута. — Потому что у вас — свой Бог, у нас — свои боги, а мы уже находимся на своей земле, и нам покровительствуют наши боги...

Посреди шатра горел огонь походного очага, отбрасывая на стены загадочные отблески. В этот огонь Могута бросал крошки хлеба и брызгал по нескольку капель вина, принося жертвы своим богам.

— А я боюсь, — призналась Елена. — Из монастыря никому выхода нет. Это — смертный грех!..

— Ничего не бойся! Удел всякой женщины — забывать обиды и любить. Вот и всё.

Низенький столик был уставлен всякими разносолами, рядом со столиком виднелась небольшая амфора с вином.

— Бог покарает меня... — прошептала Елена. — Я должна была умереть, но не поддаваться варварам... Грех, грех какой!..

Могута разлил по серебряным кубкам тёмное красное вино.

— Пей! — сказал он и разом осушил свой кубок.

Елена выпила несколько глотков и почувствовала, как в голове приятно зашумело. Вскоре жизнь не показалась ей столь уж мрачной. Она несмело подняла глаза и встретилась взглядом с Могутой.

— Глянулась ты мне, — стягивая через голову рубаху, сказал Могута и усадил Елену к себе на колени. — Горлица сизокрылая, пташка небесная... Зачем тебя в монастырь понесло? Тебе мужиков любить, детей рожать, а ты — по доброй воле в узилище?

— Я не по доброй воле... — призналась Елена. — Меня постригли насильно.

— Тогда радуйся, дурочка, что так всё обошлось!.. Ничего, я ещё тебя замуж возьму... Станешь ты киевской боярыней!

В крепких руках Могуты Елена вначале ощущала только животный страх, но вскоре страх прошёл, и она с готовностью подчинилась Могуте, когда он принялся снимать с неё чёрную монашескую одежду.

— И это — смертный грех, — вздохнула Елена, освобождаясь от остатков одежды. — Нельзя нам снимать одеяния до смерти. Наверное, я сейчас умру.

Самым странным для Елены было то, что она вовсе не испытывала страха смерти.

А Могута швырнул её чёрные одеяния в очаг, горевший посреди шатра, и стал нежно обнимать и целовать горячее тело.

Ещё никогда в своей жизни Елена не позволяла мужчинам прикасаться к своему телу, и вначале она испытывала только жгучий стыд и от своей наготы, и от прикосновений мужских рук к груди.

От Могуты пахло потом, но этот крепкий запах чужой плоти лишь приводил юную деву в сильное неведомое возбуждение.

Могута бережно уложил Елену на ложе, покрытое алым шёлком, возлёг рядом и ласково провёл сильной рукой по нежной коже живота, затем ладонь Могуты скользнула ниже, Могута задышал часто и громко, бережно притянул Елену к себе, она затаила дыхание.

Молодая девушка, воспитанная в лицемерных, ханжеских правилах христианской этики, пришла в неописуемый ужас, впервые почувствовав силу полового влечения, а потом она испытала такие чувства, что тавроскиф Могута стал ей самым близким на всей земле человеком, и впервые испытала юная дева, что даже боль может доставлять невыразимое словами блаженство, и отныне она готова была бежать за своим насильником хоть на край света... И вдруг Елена поняла, что душой управляет тело, а не наоборот, как наставляли её воспитатели... И что тайна плотской любви неподвластна рассуждению монастырских наставников. Ей открылось, что любовь — это взаимообладание. Мужчина в той же мере обладает женщиной, что и женщина обладает мужчиной. И это прекрасно...

На рассвете следующего дня предводитель тавроскифов повелел совершить пышное жертвоприношение языческим богам.

Связанные попарно монахини были выведены из моноксидов на берег и вынуждены были смотреть на это диавольское действо.

Игуменья Екатерина, связанная спина к спине с сестрой Феофанией, сидела в тени могучего дуба и с отвращением глядела на то, как варвары приносят кровавые жертвы — вначале зарезали двух петухов, затем оросили их кровью своё оружие и бросили тушки несчастных птиц в костёр...

— Матушка игуменья, а не захотят ли эти варвары принести в жертву своим идолам и нас? — выглядывая из-за спины игуменьи, тихим голосом спросила сестра Феофания.

— Бог милостив, сестра, — вздохнула игуменья. — И уж если суждено нам с тобой принять муки за нашу святую веру Христову, мы примем их достойно. Сестра Параскева уже приняла мучения...

И в эту самую минуту она увидела, как из шатра предводителя варваров вышла сестра Параскева, одетая не в чёрное монашеское одеяние, но в цветастые шёлковые одежды, а на плечи её был небрежно наброшен златотканый плащ...

Она вовсе не походила на мученицу. Напротив, на лице её было веселье, а не мука.

— О Боже!.. — простонала игуменья. — Сестра Параскева навеки сгубила свою душу! Сестра Феофания, давай станем молить Господа, дабы помиловал Он её, грешную!..

— Не нуждается сестра Параскева в наших молитвах. Каждый находит лишь то, что желает найти, — с нескрываемой завистью оглядывая Параскеву, сказала сестра Феофания. — Эх, верно сказал один мудрец: «Не бывает обстоятельств столь безысходных, чтобы человек удачливый не извлёк из них хоть какую-то выгоду». Всё — ей!.. А нам, несчастливым, остаётся лишь молиться, уповая на то, что и нам когда-нибудь улыбнётся судьба.

Господи, ну почему — Параскева? Почему варвар не согрешил со мной?..

— Что ты такое говоришь?! — возмутилась игуменья. — Бог покарает тебя за подобное святотатство!

— Заткнись ты, старая ханжа!.. — оборвала её Феофания. — Я только о том стану молить Бога, чтобы ты отвязалась от меня или хотя бы чтобы тебя отвязали от меня...

— Кого Господь желает покарать, того он лишает разума, — сочувственно вздохнула игуменья. — Ничего, Бог милостив... Я буду молиться за тебя, сестра Феофания. И если душа твоя испытывает священный трепет пред Божьим судом, если ожидаешь ты справедливого приговора своим поступкам, поразмысли, в каком свете предстанешь ты пред Судией...