Владимир Зима - Исток

С попутным ветром лодьи два дня шли на восход, держась вблизи скалистых берегов.

На ночёвки обычно приставали к берегу, разводили костры, варили неизменный кулеш с салом.

С рассветом отчаливали и поднимали паруса.

О том, куда идут и зачем, никто не спрашивал, но все лодейники понимали, что задумал боярин Могута отнюдь не к хазарам идти.

Минувшим летом он целую неделю стоял на якоре вблизи небольшого городка Сурожа, всё высматривал, как получше к нему подобраться. И не столько на сам городок поглядывал боярин — взять целый городок приступом у него не хватило бы силы, — но манил к себе небольшой монастырь, помещавшийся в отдалении от каменных городских стен.

В один из дней, едва солнце стало опускаться в море, Могута приказал лодейникам причаливать к каменной пристани неподалёку от монастыря.

Игуменья Екатерина растерянно оглядывала странных посетителей — у монастырских ворот стояли пять тавроскифов, вполголоса переговаривавшихся между собой. Вид у них был вполне смиренный, вдобавок все они были безоружными.

Престарелый привратник, понимавший варварскую речь, сказал игуменье, будто бы один из варваров изъявил желание креститься и просит матушку о благословении.

— Скажи ему, чтоб отправлялся в Сурож! — крикнула игуменья. — У нас в обители его никто не окрестит.

Тавроскифы почтительно выслушали привратника и удалились к себе на пристань.

Вскоре одна лодья снялась с места и ушла в море в направлении Сурожа.

— Неисповедимы пути Твои, Господи!.. — вздохнула игуменья и перекрестилась. — Наставь сих неразумных тавроскифов на путь истинный!..

На следующий день сестра Феофания, посланная в Сурож за солью, вернулась с известием о том, что местный священник и в самом деле окрестил одного из тавроскифов.

— Дикие они, что ни говори!.. — усмехнулась Феофания. — По случаю крещения устроили пьянку прямо вблизи храма...

— От великой радости, сестра Феофания, — по-своему истолковала игуменья поступок тавроскифов. — Помолимся за новокрещёных нынче же на вечерне.

Однако благостного моления не получилось.

Едва в церкви началась служба, послышались тяжёлые удары и шум у ворот.

Перепуганный привратник вбежал в храм и прошептал игуменье на ухо:

— Помирает новокрещёный варвар!.. Просит священника, чтобы причастил и соборовал... Желаю, говорит, умереть по-христиански. Его на носилках принесли сотоварищи, он сам уже и ходить не может... Что делать?

Игуменья растерянно оглянулась по сторонам, затем приказала привратнику:

— Пусть несут умирающего сюда...

Монастырские ворота со скрипом отворились, и тавроскифы медленно вошли во двор.

То, что произошло дальше, игуменья Екатерина впоследствии назвала кознями диавольскими — под одеждами тавроскифов были брони, и как только носилки с предводителем были внесены в храм, притворный умирающий вскочил на ноги и закричал во всю глотку:

— Чудо свершилось, я выздоровел!..

И демонически захохотал.

Тавроскифы не мешкая приступили к грабежу, не обращая внимания на вопли монахинь.

В первые минуты нападения на монастырь игуменья Екатерина решила, что эти тавроскифы не простые разбойники, а нанятые погрязшим в грехе и разврате императором и посланы они в Сурож с целью похитить сестру Параскеву.

— Не сносить мне головы!.. — ужаснулась Екатерина, схватила молодую деву за руку и потащила за собой в тайный погреб, помещавшийся под монастырской трапезной.

Сидя в кромешной темноте, игуменья Екатерина думала о тех карах, которым она подвергнется, если разбойникам удастся увезти из монастыря Параскеву.

— Не допустит Бог несправедливости, — убеждала себя игуменья, опускаясь на колени и осеняя себя крестным знамением. — И ты молись!.. — прикрикнула она на растерявшуюся Параскеву.

— Я молюсь, матушка, — со вздохом отвечала Параскева.

— Из-за тебя, распутница, бедствие сие случилось! — почти с ненавистью прошептала игуменья. — Исчадие адово!.. Бесовское отродье!..

— За что вы меня так браните?.. — со слезами в голосе спросила Параскева. — Чем я перед вами провинилась?

— Молчи! — шикнула на Параскеву игуменья, заслышав наверху чьи-то тяжёлые шаги. — Моли Бога, чтобы миновала нас чаша сия!.. Господи, спаси и сохрани нас, грешных, от варваров и блудодеев!..

Люди боярина Могуты в греческого бога не верили, однако устройство христианских храмов знали не хуже иного монаха или священнослужителя. Видно, они старательно изучили расположение помещений в каждом здании — где находится библиотека, где хранятся священные сосуды, где церковная сокровищница, а где — златотканые ризы священников.

Каждый знал, чем ему заниматься: кто оставался на берегу при лодьях, кто с оружием наготове караулил монастырские ворота, чтобы никто не ускользнул, не отправился за подмогой в ближний город, кто выносил церковную утварь и прочее добро, кто вязал пленников и пленниц, кто укладывал добычу в лодьях...

Лодейники сноровисто укладывали в объёмистые кожаные мешки драгоценные ткани и серебряные сосуды, срывали с икон золотые оклады, не брезговали и тяжёлыми кожаными свитками, испещрёнными греческими письменами, — и на такой товар в Киеве будет покупатель!

Грохоча подкованными сапогами по каменному полу, освещая себе дорогу смоляным факелом, Могута пробежал длинным тёмным коридором, заметил приоткрытую низкую дверцу и увидел прямо перед собой наспех набросанную груду всякого старья.

— Эге... — сказал себе Могута. — Похоже, тут что-то пытались спрятать!

Кликнув на подмогу пробегавшего мимо Арпила, Могута поднял крышку люка и посветил факелом вниз.

Он увидел юную деву, испуганно закрывшую лицо руками. Рядом с ней истово молилась настоятельница.

— Хватит славить своего Бога, пошли! — по-гречески крикнул женщинам Могута, и когда монахини покорно подошли к люку, боярин Могута увидел, что были они и не старыми и красивыми. — Эге, да за таких молодок любой хазарин по сто золотников даст! — уже по-русски сказал себе Могута. — Живо поднимайтесь наверх! — приказал он монахиням.

Умело связав черниц по рукам и ногам, Могута вскинул ту, которая была помоложе, на плечо, словно куль с мукой, и деловито отправился на берег, к лодьям.

Игуменья, беспрестанно причитая и вскрикивая, бежала следом за Могутой.

— Тебе чего? — грозно оборачиваясь, спросил Могута.

— Варвар, возьми лучше меня, но оставь эту деву!.. — взмолилась дородная гречанка. — Кара страшная ожидает того, кто похитит её... Эта дева — возлюбленная ромейского василевса Михаила!

— А вот и поглядим, какова возлюбленная у василевса! — довольно рассмеялся Могута.