Владимир Зима - Исток

Толмач аккуратно свернул грамоту и протянул её Аскольду.

— Мы весьма и весьма огорчены всем случившимся, — заговорил по-гречески Аскольд. — Это какое-то досадное недоразумение, и хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы... Мы не вполне уразумели, что означают слова «в самом непродолжительном времени»... Не означают ли эти слова, что империя отказывается от всяких переговоров и изгоняет из столицы послов великого кагана Дира?

Кесарь Варда лишь недовольно подёрнул плечами и повернулся к Феофилакту:

— Объясни этим...

Протоспафарий Феофилакт выступил на шаг вперёд и сказал:

— По существующим правилам, слова эти могут означать лишь то, что между их оглашением и отъездом лиц, коих эти слова касаются, должно пройти времени не больше, чем требуется для подготовки к морскому путешествию — пополнения запасов якорей и канатов, парусов и пресной воды... Учитывая, что среди населения Города возникли угрожающие жизням тавроскифов настроения мести за убиенных ромеев и то обстоятельство, что даже эпарх столицы не в состоянии гарантировать безопасность посольства, хотелось бы надеяться, что сегодня же до захода солнца вы оставите Город, жители которого выражают законное возмущение побоищем, устроенным тавроскифами... Разумеется, особы посольства неприкосновенны, и ради именно этой неприкосновенности вам надлежит оставить столицу... Переговоры же могут быть продолжены на следующее лето.

Кесарь Варда самодовольно ухмыльнулся, хлопнул в ладоши, отворилась боковая дверца, и в зал втолкнули связанных и обезоруженных воеводу Радомира и боярина Надёжу.

На них невозможно было глядеть без жалости и сострадания — бороды были издевательски обрезаны, на скулах темнели багровые кровоподтёки, из глубоких царапин сочилась сукровица.

— Аскольд, скажи им, чтоб Ждана выдали, — едва ворочая распухшим языком, пробормотал воевода Радомир. — Погибнет в темнице юныш ни за что...

Но не успел князь Аскольд обратиться со своей просьбой, как греческий кесарь заговорил сам.

— Прошу на словах передать киевскому архонту Диру, дабы впредь он своих буянов с посольством в столицу Ромейской империи не присылал, — сказал Варда и направился к выходу из парадного зала.

— Постой, кесарь! — прокричал вслед ему Аскольд. — Мы весьма сожалеем о случившемся и просим выдать лодейника Ждана... Мы просим выдать его не для того, чтобы избавить от справедливого наказания, но для того, чтобы он принял кару по закону русскому.

— Разве у варваров есть закон? — поворачиваясь к послам и насмешливо приподнимая одну бровь, спросил Варда.

— Разумеется. Всякий человек подвергается справедливому суду и несёт наказание по заслугам, по закону русскому, — сбивчиво объяснял Аскольд.

— Преступник уже осуждён в полном соответствии с нашим законом, и я отнюдь не вижу смысла в том, чтобы выпускать волчонка из клетки... Советую послам позаботиться о спасении своих драгоценных жизней, ибо империя ничего гарантировать вам не может...

От устья Суды до Киева послы великого кагана добирались сушею, меняя коней через каждые десять — пятнадцать вёрст, и однажды под вечер очутились перед воротами Детинца.

Их без промедления провели в Золотую Палату.

Послы стояли запылённые, усталые, злые, угрюмо молчали.

Великий князь Дир появился неожиданно, словно он давно уже был где-то рядом. Прошёлся по палате, остановился рядом с Аскольдом, вздохнул горестно:

— Так-то приветили вас греки...

Поглядел на послов, покачал головой:

— Говори, Аскольд.

Задыхаясь от душившей обиды, Аскольд принялся рассказывать всё, как было, спеша выплеснуть всю горечь, накопившуюся на сердце.

Понемногу в Золотую Палату заходили старшие дружинники, толпились у двери, не решаясь садиться.

— Дир, неужто простим грекам позор наш? — закончил Аскольд. — Греки ругу платить нам не собираются.

Зашумели собравшиеся воеводы и старцы градские.

— Тише, вы!.. — прикрикнул на них Дир. — Расшумелись на ночь глядя...

Опечалилась старшая дружина.

Понимал их чувства Дир — и обиду терпеть негоже, да удачный поход и прибыль мог сулить немалую. Пожалуй, дело было даже не столько в обиде, сколько в разочаровании...

Обычно послы возвращались из Царьграда с обильными дарами, вино заморское рекой текло, а тут...

Конечно, теперь воеводы и бояре станут склонять Дира к походу в земли греческие.

Доходы от родовых земель обеспечивали боярам и князьям изрядный достаток, но главным источником богатства были сокровища, полученные в походах...

Военная добыча делилась пропорционально числу выставленных воинов, и потому самые именитые бояре больше всех были заинтересованы в дальних походах.

Коли разобьют дружину — невелика потеря, народу на Руси много, бабы каждый год рожают... Зато в случае удачи захваченная добыча с лихвой покрывала все затраты.

— Прощать грекам обиду я не намерен... Но и спешить не станем.

Дир помолчал.

— Торговать в Царьграде до поры не будем, дабы не учинили нам греки новых обид. Про то, как нам посчитаться с императором, решим по весне. До той поры никому ничего не сказывать, никому виду не подавать, что греки обидели нас. Во все пределы разослать гонцов, чтобы на весну готовили лодьи, припасы, оружие... А сейчас идите все прочь!

Почёсывая в затылках, старшие дружинники потихоньку удалились, оставив великого князя наедине со своими заботами.

Диру предстояло провести не одну бессонную ночь, чтобы принять верное решение.

Три дня и три ночи бушевал ураган над полуночным берегом Русского моря.

Три дня и три ночи выползали из-за скалистых гряд Таврических гор зловещие чёрные тучи, сеющие громы и молнии, заливающие землю и море неиссякающей влагой.

Три дня и три ночи кряду молился в прибрежной пещере брат Косьма, испрашивая у святого Николая, чудотворца и покровителя путешествующих, милости и спасения всем, кого лютая непогода застала в бушующем море.

К рассвету четвёртого дня прекратился кромешный ливень, унеслись прочь тяжёлые облака, ветер стих, словно его и не бывало, а море стало походить на отражение небесного свода — такое же чистое, гладкое, безмятежное и умиротворённое.

Возблагодарив Господа и святителя Николая за дарованный миру покой, брат Косьма выбрался из своей пещеры, по заветной тропинке спустился на берег моря и увидел там скрюченную фигурку молодого раба.

Опутанный буро-зелёными водорослями, мускулистый юноша неподвижно лежал на влажном песке, а его связанные в запястьях руки мёртвой хваткой вцепились в обломок корабельного бруса.

Очистив ноги раба от водорослей, брат Косьма увидел, что и лодыжки юноши крепко связаны сыромятными ремнями.