Владимир Зима - Исток

— Ну уж нет! — прорычал юный раб и для пущей убедительности помотал головой.

— Не спеши говорить: «Нет»!.. Кто может знать, как сложится дальше твоя судьба? Вот ты, верно, глядя на меня, думаешь, будто я несчастный и убогий, будто живу я скудно и безрадостно? — спросил брат Косьма, глядя на дреговича с тихой блаженной улыбкой. — Всё моё достояние заключено в сей пещере... Однако ты не ведаешь того, что я, может быть, нынче самый богатый на всей земле человек.

Юный раб настороженно поглядел на брата Косьму, обвёл глазами чёрные земляные своды и недоверчиво хмыкнул:

— Велико ли твоё богатство?

— Безмерно!

— Где ж оно?

— При мне, — радостно улыбнулся ему Косьма. — Ведаешь ли, сколько всего человеку надо?.. Немного хлеба и воды да сей земляной свод, укрывающий меня от дождя и ветра, — вот и всё, что потребно для счастия. Сам посуди, проводить свои дни в смиренных думах о Боге — может ли быть большее счастье для всякого человека? И однажды во время молитвы откроется сердцу неизъяснимая благодать Божия, и промолвит тебе Господь: «Сын мой, ты на верной стезе...» И такое блаженство разливается по душе... И никому не под силу лишить меня этого моего богатства... Разве можно отнять у человека его Господа?

С немалым огорчением видел брат Косьма, что спасённый юныш слушал благостные речи, но не мог уразуметь ничего из того, что пытался втолковать ему пустынножитель.

Видно, душа молодого соотечественника была слишком глубоко погружена в пучину языческой дикости, и для того, чтобы вытащить её из мрака, потребуется усилий не меньше, чем для возвращения его к жизни после кораблекрушения.

Однако брату Косьме было ведомо то, о чём не догадывался юный раб: ничто не случается без воли Господа и, видимо, не случайно море выбросило раба на берег именно вблизи его пещеры, вовсе не случайно он был оставлен в живых, но для того, чтобы дать возможность анахорету свершить свой духовный подвиг и обратить эту юную славянскую душу в лоно истинной веры.

Брат Косьма вернулся из Корсуни крепко раздосадованным.

— Слышь, Жданко, нету Бажена в Корсуни, — сказал Косьма пригорюнившемуся юноше. — Сбежал минувшим летом, а куда — никто не ведает... Искали и ловили беглеца, да впустую. Зря только ходил я в Корсунь.

— Спасибо тебе, Могута, — задумчиво вымолвил дрегович. — Значит, сбежал батька от неволи... Где же он нынче-то?.. Поди, на Русь подался?

Брат Косьма без промедления приступил к своим обычным занятиям и в тот день до полного изнеможения корпел над телячьей шкурой, усердно перекладывая славянскими словами греческие письмена.

Ждан лежал молча, грыз сухари, поглядывал на подвижника, лишь время от времени задавал неразумные вопросы, вроде того: научили ли христиане Косьму убивать врагов, изрыгая пламя изо рта? Способен ли он, подобно волхвам, отправлять свою душу в свободный полёт? Дан ли ему искусный дар превращения в дикого зверя?

Усмехался Косьма, дивясь путанице, царившей в голове Ждана, вспоминал, что и сам был таким неразумным, и не так уж давно.

— Минувшей весной убил я змею, разрезал ей брюхо, положил туда три горошины и зарыл в укромном месте... Теперь в самый раз вырасти на том месте заветному цвету, а меня там и близко нет... Кто-то другой может сорвать его в полночь, закатает в пчелиный воск, и как положит на язык, откроется ему всё, что у всякого человека на уме, — сожалеюще поведал Ждан.

— Не тужи, добрый молодец, — с улыбкой сказал Косьма. — Это не горе, а полгоря.

— Знаю, — насупился Ждан. — Горе в том, что воля от меня далеко.

— Ведаешь ли ты, что такое — воля? — спросил Косьма, сердцем чувствуя, что приспела пора для серьёзного разговора со спасённым рабом.

— Прежде не ведал, а после узилища...

— Не знаешь ты воли, — вздохнул брат Косьма.

— И что за напасти ко мне привязались? В Царьграде меня греки уверяли, что я воли не знаю, тут — ты, опять же... Сидишь в этой тесной пещере и пытаешься меня убедить, что ты вольный, словно птица?

— Неразумение твоё извинительно по причине непросвещённости, — тихо откликнулся Косьма и отложил в сторонку лебяжье перо. — Может, это тебе и покажется странным, только знай, что вот эту свою пещеру я не променяю ни на царский дворец, ни на княжеский терем...

— Ну да?!

— Потому что мне воля дороже, но этого, вижу, тебе пока не понять, — сочувственно вздохнул брат Косьма. — Как и сам я не понимал до поры. Да, брат, был я когда-то молод, отважен, силён и удачлив. К стыду своему, придавал я чрезмерно большое значение именно тем вещам, кои ныне с презрением отвергаю, — я любил дорогое оружие и красивые одежды, сладкие вина и приятные яства, бездумно и весело проводил свои дни то в разгульных пирах, то в охотничьих ловах, а порой уходил с ватагой удальцов то в урманские земли, то к вятичам и никогда не возвращался без богатой добычи... Ласки дев и бесовские игрища заменяли мне все раздумья о Боге, спасении своей души... И лишь когда очутился я на краю погибели, когда воочию привиделась смерть неминучая, в тот самый час послан был ко мне Божий посланник.

И снизошло ко мне в душу божественное просветление, и родился я заново и обрёл имя новое и новую жизнь, а себя прежнего постарался навсегда забыть...

Косьма скорбно вздохнул и надолго задумался, припоминая всё то, что случилось в недавние времена...

А спасённый раб ничего не понял. Как лежал, так и лежит на камнях, устремив свой взор в очаг, словно в пляшущих языках пламени видел истинное божество...

И вот ведь каков — едва смог руками шевелить, стал перед всякой трапезой бросать в огонь хлебные крошки, стараясь умилостивить неведомого ему идола.

Как такому дремучему дикарю внушить Истину?

А ведь таких на Руси — тьма.

И видно, первым из просветлённых душою суждено стать этому спасённому рабу. Вот для чего волей Провидения оказался заброшен он в береговую пещеру. Так что пришла нора, решил брат Косьма, убирая с колен принадлежности для письма.

— Слушай, Ждан... Как ты знаешь, меня похитили степняки. Много дней и ночей я томился в неволе, пока не послал Господь инока Досифея, упокой, Господи, его пресветлую душу!..

Косьма размашисто перекрестился, искоса поглядывая на дреговича, остававшегося вполне равнодушным.

— Удивило меня тогда то, что брат Досифей не роптал, не стенал и не сетовал, подобно мне, неразумному, на превратности судьбы, а проводил дни и ночи в беспрестанных молитвах. Слушая его, я не верил, глупец, что Господь сможет помочь нам, и даже смеялся над Досифеем... И вот в один день Досифей сказал мне: «Попроси ты у Бога спасения, и не оставит он тебя своей милостью...» Вначале я попытался обратиться за помощью к родовым богам, ибо как мне было молиться какому-то неведомому Иисусу Христу?.. Но ведь этим идолам, как ты знаешь, без принесения жертвы молиться бессмысленно. Какие жертвы мог я им принести, помещаясь на дне смрадной ямы, где лютые стражники не позволяли развести даже самый малый огонь!.. Я ответил тогда Досифею, что не могу молиться, не ведая, кому обращаю молитвы свои. Брат Досифей стал рассказывать мне о том, как сотворил Бог небо и землю, как населил эту землю тварями и гадами и как создал по образу и подобию своему первого человека — Адама, а из ребра его произвёл на свет Еву... Навсегда мне запали в душу слова Досифея: «Наш Бог столь велик, что умом человеческим объять его невозможно... Его невозможно себе представить, в него можно только уверовать...» Брат Досифей поведал мне о Духе Святом и о Сыне, принявшем на себя все грехи мира сего... Да, представь себе, Сын Божий страдал более всех живущих на земле, и по сравнению с его крестными муками наши с тобой передряги выглядят, сам понимаешь, ничтожными...