Владимир Зима - Исток

Оторвав глаза от пергамена, Косьма поглядел на спасённого раба, но увидел в его понуром облике не почтительное внимание, а тоску.

— Ты внимательно слушай и примысливай... «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его...»

— Чего примысливать? — вяло спросил Ждан. — Ты про кого читаешь? Из какого они рода? Какое мне до них дело?

— Слушай, Ждан... Движимый токмо заботой о непросвещённых своих соплеменниках, взялся я за служение Господу и избрал своим подвигом переложение с греческого на славянский язык Слова Божия... Тебе, несмышлёныш, и всем собратьям моим, прозябающим в постыдном неверии, поклоняющимся ложным кумирам, я желаю спасения... Чтобы не гореть всем вам в геенне огненной, а пребывать в раю, созерцая Господа и наслаждаясь сим созерцанием.

— Дай мне хлеба, — вдруг твёрдо попросил Ждан, поднимаясь со своего ложа.

— Проголодался?

— Нет. Пожалуй, пойду.

— Куда?! — ужаснулся Косьма. — Погоди, не спеши совершать необдуманные поступки! От тебя одного лишь прошу — выслушай меня и уверуй в единого Бога... И тогда я попробую через здешнего владыку, архиепископа Георгия, выхлопотать тебе помилование. У греков есть такой закон, по которому любой чужеземец, принявший святое крещение, выходит из рабского состояния на волю.

— Чего ради я стану веровать в такого бога, который утопил в море всех, кто в него веровал, а меня, уповавшего на Рода и Велеса, — спас?.. Нет, наши боги сильнее греческих!

— Неразумен, — горестно подытожил Косьма. — Сильна ещё в тебе ложная вера.

Ждан порывисто поднялся, спросил в упор:

— Хлеба дашь на дорогу?

— Дам, — покорно ответил Косьма. — Да ведь одним хлебом не обойдёшься. Тебе ведь и соли дать нужно, да и одёжа потребуется... Ох, горе ты моё, горюшко...

В потёртую кожаную суму положил Косьма несколько караваев монастырского хлеба, сунул рыбы сушёной да твёрдого козьего сыру круг. От крупного, с кулак величиной, куска солн, вначале хотел отбить малую часть, да потом отдал Ждану весь.

Снабдил Ждана и одеждой — отыскался в пещере старый холщовый плащ и войлочная шапка.

Из-под заветного камня в дальнем углу пещеры достал брат Косьма тощий кошель, протянул Ждану.

— Тут осталось немного серебра... Возьми-ка, тебе оно нужней. Ежели повезёт и встретишь гостей корсунских али рыбаков, им заплатишь. Держи путь всё время на полночь и недели за три дойдёшь до земли русской.

— Спасибо тебе, Могута, — прочувствованно вымолвил Ждан. — Спасибо за всё... И правда, велик твой Бог. Надоумил тебя мне помочь. А то я уже думал, что придётся порешить тебя ради хлеба и одежды. Так что — живи и радуйся, Могута. Ежели ещё когда свидеться нам доведётся, сполна отплачу я тебе за твою доброту.

Вскинул суму на плечо и пополз к выходу.

— Вольному — воля, — прошептал Косьма, осеняя неразумного славянина крестным знамением.

«Я же усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы они познали единого истинного Бога, в Троице славимого, и данного им Богом государя и отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих царства... Это ведь и есть сладость и свет!..»

Автором этого проникновенного пассажа был Иван IV Васильевич по прозвищу Грозный.

...прибавим же к нашим сладкогласным повествованиям и эти красивейшие эпизоды как некое ожерелье из драгоценных камней, очам разума услаждение, для ушей, гак сказать, радость и увеселение...

После государственного переворота кесарь Варда стал руководить, помимо других ведомств, и логофиссией дрома.

Неизвестно, чем ему не понравился Феофилакт — может быть, показалась недостаточно гибкой спина или недостаточно верноподданническим взор, но однажды кесарь слишком явно выразил своё нерасположение к протоспафарию.

Этого было достаточно, чтобы от Феофилакта отвернулись все сослуживцы.

Всех людей в империи мучают лишь четыре желания: долголетия, славы, чинов и богатства... На одних ступенях общества они достижимы, на других остаются несбывшимися мечтаниями.

Часто в погоне за большим достоянием человек пренебрегает тем малым, что уже принадлежит ему, и в результате теряет и то малое, и большого не приобретает.

Тацит заметил, что, когда человек испуган, ему всегда самым ненадёжным представляется именно то положение, в котором он в данный момент пребывает. Стремясь поправить дело, он начинает суетиться, поминутно переменяет свои решения, и наступает конец.

Мудрость состоит не в том, чтобы знать, что нужно делать, но в том, чтобы знать: что делать прежде и что — после.

О-о-о!.. Это великое искусство — быть приближённым к царственной особе!.. В этом окружении ценят умение вовремя вставить льстивую фразу и умение походя унизить нижестоящего... Здесь всегда готовы вчерашние заслуги обернуть в проступки, едва взор начальствующего лица сменится с милостивого на гневный...

На праздник Успения Богородицы протоспафарий Феофилакт получил подарок, не совместимый ни с его титулом, ни с занимаемой должностью, — казначей логофиссии дрома выдал ему всего лишь две одежды, к тому же из ткани далеко не лучшего качества. На такой праздничный подарок вправе был претендовать младший письмоводитель, но уж никак не глава департамента.

В тот день не только сам протоспафарий Феофилакт понял, что его административная звезда сорвалась с небосклона и устремилась к закату. В логофиссии дрома ему по-прежнему подобострастно кланялся привратник, и в обширной приёмной ещё толпились посетители, просители и жалобщики, но даже мелкие писцы, обычно первыми предчувствовавшие близость административных перестановок и перемен, стали позволять себе досадные выходки, явно свидетельствовавшие о том, что руководитель уже не пользуется прежним влиянием и весом: документы, которые он поручал перебелить, переписывались несвоевременно и небрежно, гонцы то и дело запаздывали с доставкой важной корреспонденции, и даже департаментский конюх стал предоставлять для поездок по делам службы самых невзрачных лошадей.

О причинах неожиданной опалы Феофилакт мог лишь гадать: то ли чей-то навет повредил его карьере, то ли незначительная оплошность...

Было обидно, что незаслуженное отстранение от государственных дел разрушало далеко идущие планы протоспафария о служении великой христианской империи. Он видел себя историческим деятелем, а его отшвырнули, словно ненужную вещь.

У каждого человека есть несколько биографий. Есть видимая биография, известная всем, кто с этим человеком сталкивается. Но есть и тайная, воображаемая биография, известная лишь самому человеку, которой он пытается оправдаться перед самим собой за реальную несостоятельность... В этой, второй биографии Феофилакт желал занять место не в среднем административном аппарате, но в синклите и считал себя вполне достойным быть ближайшим советником миропомазанных особ... Что ж, если империя отвергает его услуги, тем хуже империи!