Аркадий Кудря - Правитель Аляски

— Главное, — внушал доктор Оване Платову перед началом церемонии, — создать атмосферу всеобщего веселья, а ещё лучше — народного ликования.

Всё получилось почти так, как они и задумали. Кто-то из вождей выпил, правда, чересчур много и начал буянить и преждевременно запевать песни. Кто-то был обижен тем, что каука Папаа обделил его подарками. Но на всех подарков не хватит. Кого-то ублажишь, а обиженные всё равно найдутся. Если даришь платок, обижаются, что не подарил зеркало. Даришь нож — опять обижены, что другому достался топор и т. д.

Как только Платов сообщил собравшемуся народу о передаче в вечную собственность этой земли кауке Папаа, взял слово сам виновник торжества. Он объявил, что в память об этом событии даёт долине новое имя. Отныне она будет называться долиной Георга. Пусть запомнят, твёрдо решил доктор Шеффер, что он не Егор Николаевич, как зовут его русские, и отнюдь не Папаа, как прозвали канаки, а Георг Антон Шеффер, и только так!

— Вот эта река, — доктор указал на струившийся среди зелёных берегов приток реки Ханапепе, — отныне будет называться рекой Дон!

Это название он тоже дал с дальним прицелом. Поскольку в долине Георга будет постоянно жить несколько русских, а со временем у них появятся семьи и дети, пусть не страдают от ностальгии, пусть всегда сознают, что здесь, на реке Дон, — кусок их родины, которую они должны беречь и лелеять.

Взятым им в этот поход трём русским промышленникам доктор Шеффер поручил в его отсутствие присматривать за принадлежащими ему отныне канаками и с их помощью посадить на свободной земле хлопок, табак, маис, а также апельсиновые, лимонные, оливковые деревья. Двум алеутам доктор Шеффер наказал надзирать за подаренными ему Платовым тремя свиноматками и хряком и обеспечить неуклонное увеличение поголовья.

Алеуты провожали его с грустью в глазах. Доктор был тронут столь очевидным свидетельством преданности. Он не догадывался, что эти дети природы, привыкшие охотиться на морских зверей, испытывали страх перед порученными их заботам огромными свиньями и совершенно не представляли, каким образом смогут жить здесь.

Да и было ли время у доктора вникать в душевные переживания подчинённых, если он должен был промерить быстрыми шагами новые цветущие долины на юго-восточной стороне острова Кауаи. Вместе с вождём Ованой Платовым он форсировал ручьи и реки, взбирался на холмы, спускался в низины, иногда, как ребёнок, гонялся с сачком в руках за экзотическими бабочками, подбирал на земле какие-то камешки, срывал растения, на привалах делал беглые записи в блокнот. И всё это под весёлую песенку на немецком языке, содержания которой Ована Платов понять, естественно, не мог. А в ней был зажигательный припев: «Сердце ширится в груди, хорошо теперь идти!» Ибо эта земля была Шефферу по душе. Миновав по пути сорок плодородных долин, орошаемых прозрачными как слеза ручьями и реками, в которых плескалась рыба, встречая то в одной долине, то в другой прилежно работающих на полях крестьян, любуясь с берега рыбацкими лодками, бороздящими в поисках улова морской простор, доктор думал, что на этой Богом отмеченной земле он не пропадёт. Что там сказки, которые читала ему в детстве мама: мифическая земля с молочными реками и кисельными берегами существует! Он идёт по ней, меряет её своими быстрыми ногами.

И вот наконец дорогая сердцу долина Шеффера, бывшая Ханалеи. Сразу примчался с докладом о ходе работ начальник фактории исполнительный Пётр Кичеров, а следом за ним делегация канаков преподнесла хозяину положенный оброк — тридцать откормленных свиней, корзины, полные всевозможных плодов. Доктор был удовлетворён. Всё шло как намечено. Кипела работа на строительстве фортов Александра и Барклая, люди трудились на полях и плантациях. Не теряя времени, доктор озаботил вождя Платова с его подданными разбивкой большого сада, плантаций и огородов недалеко от фактории, приказал засадить их маисом, сахарным тростником, бананами, хлебными деревьями, папайей, капустой, арбузами и обнести высоким забором, дабы оградить свои владения от любителей позариться на чужое добро. Нашлось занятие и для женщин, и для детей: им поручили собирать масляничные орехи, кукуй.

Если отучить канаков от природной лени и хорошо организовать их труд, размышлял на досуге доктор Шеффер, можно будет ежегодно отправлять из принадлежавшей ему провинции несколько кораблей, груженных сандаловым деревом, овощами, орехами кукуй, и к берегам Америки, и в Китай, и в Новую Голландию. С этим у него проблем не будет. Настораживало лишь открыто неприязненное отношение к нему некоторых местных вождей. Не беда, утешал себя доктор Шеффер, со временем они поймут, что он не только строг, но и справедлив и умеет достойно вознаграждать тех, кто этого заслуживает.

Обозрев свои владения, доктор Шеффер в середине ноября подрядил парусную туземную лодку и отплыл на ней обратно в Ваимеа.

Тимофей Тараканов почти каждый день встречался с Ланой. У них были на побережье любимые места, где им никто не мешал.

Постигая Лану, он постигал и её язык, похожий своей мелодичностью на звучание флейты, мерный плеск волн в тихую погоду, на журчание ручья. Он узнавал всё больше слов и понятий, которые были ей дороги: «Пуа» — это цветок, «кахави» — река, вода — это «пуи», а идти купаться — «мало каи». Поцелуй звучал в её устах «хони», но во время их уединённых встреч у них часто получалось «хонихони», то есть поцелуй следовал за поцелуем, и Тараканов чувствовал всё больший вкус как к этим словам, так и к тому, что они выражали.

Иногда Лана изображала рассерженность и в ответ на какую-либо просьбу своего поклонника категоричным тоном говорила: «Аоле лоа!» Тараканов понимал: это значит «Ни в коем случае!», «Никогда!». Ему гораздо больше нравилось, когда она с лукавым видом отвечала: «Аоле паха». По форме это означало уклончивый отказ, на деле же выглядело как согласие.

Когда она целовала его, любовно гладила по волосам, игриво пощипывала пышную бороду, она часто повторяла: «Лауае Тим». И не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы проникнуть в смысл этих слов, — его выдавала нежная интонация, с какой они произносились: «Любимый Тим», «Ты мой милый Тим». И всё же однажды, чтобы он глубже понял, что она имеет в виду, Лана отыскала папоротник, отломила часть узорчатого листа и стала растирать меж ладоней. В воздухе разнёсся тонкий аромат, какого Тимофей ещё не знал. Вбирая в себя с полузакрытыми глазами неземное благоухание, Лана мечтательно шептала: «Лауае, лауае!» Так обозначают высшее наслаждение.

Тараканов не сразу понял, что значат часто повторяемые Ланой слова «каука Папаа». Тогда она разыграла перед ним целую сценку-пантомиму. Легла на траву, обхватила себя за живот и начала стонать, изображая невыносимую боль. Потом заставила его сделать то же самое, а сама сорвала две травинки, зажала их зубами и подняла чуть вверх, к носу, расхаживая с важным видом. Затем склонилась над ним, участливо поцокала языком и, раздвинув ему губы, чуть не насильно впихнула туда скомканный зелёный листок. Она так похоже изобразила походку и воинственно торчащие усы, что ошибиться было невозможно. Она ещё раз важно прошлась по поляне, выпятив грудь, и, показав на себя пальцем, пояснила: «Каука Папаа». Тараканов, сыгравший роль пациента, от души расхохотался, и Лана весело вторила ему.