Александра Воинова - Тамара и Давид

Всадники, сопровождавшие Гагели и Мелхиседека, взбирались на эту кручу поодиночке, в строгом безмолвии, точно боясь нарушить тишину гор и суровую уединенность замка. Так же тихо, стараясь не производить шума, они въехали во двор замка, где лабиринт стен, башен, проходов и выходов сразу вселил беспокойство в сердца Гагели и Мелхиседека, ясно понявших, что они будут крепко заперты в этом диком месте и сами выбраться отсюда никогда не смогут.

Навстречу к ним вышли юноши, одетые в белую одежду с красными поясами и шапками, вооруженные кинжалами, больше похожие на изваяния, чем на живых людей, с лицами, окаменевшими в покорности и безразличии ко всему земному.

Из коротких фраз, оброненных юношами по-арабски, Гагели понял, что то были федави, младшие ученики Старца, призванные жертвовать собой и всецело преданные ему и тайному союзу, к которому они принадлежали. Федави были, как выяснил потом Гагели, слепым орудием в руках старших представителей исмаэлитов и беспрекословно выполняли все данные им поручения. Они всегда хранили молчание, ни с кем из посторонних не вступали в беседу, и их глубокая сосредоточенность придавала всей жизни в крепости отшельнический характер, больше напоминавший по своему укладу монастырь, чем рыцарский замок.

Башня, в которую были заключены Гагели и Мелхиседек, висела над пропастью, узкие отверстия в ней, пропускавшие свет, были расположены так высоко, что к ним едва возможно было вскарабкаться по выступам стен. Оттуда виднелись только унылые, безжизненные хребты гор, перерезанные не менее унылыми впадинами и ущельями.

— Упасть некуда, кроме как в могилу! — сокрушенно вздохнул Мелхиседек, все более и более терявший надежду на спасение; Гагели давно уже бросил мысль о бегстве. Он выискивал иные пути воздействия на изуверов, стремясь как можно скорее войти с ними в контакт. Прошло уже много времени, как они сидели в башне, и никто к ним не заглядывал, никто не заговаривал с ними. По утрам служитель приносил и оставлял им весьма обильную пищу и питье, видимо, не имея приказания подвергать узников физическим лишениям. Наконец, Гагели не вытерпел. Однажды утром, когда к ним, по обычаю, вошел служитель и поставил пищу, он по-арабски обратился к нему, потребовав, чтобы его отправили к начальнику, который мог бы разрешить это дело. Служитель безразлично выслушал просьбу Гагели, ничего не обещав, но и не отказавшись довести его слова до сведения начальника, которому они обязаны были доносить обо всем, что происходило в пределах братства. Он уже хотел уходить, как Гагели, обескураженный его безразличием, обернулся к Мелхиседеку и сердито произнес по-иверийски:

— Кто запечатал уста этим несчастным служителям сатаны, что они онемели и стали подобны истуканам? Они имеют голову на плечах только для того, чтобы измышлять всякие подвохи, а руки — дабы обагрять их кровью. Кто попал к ним, не выйдет от них, а останется навсегда замурованным в этих стенах!

Едва он успел произнести эти слова, как служитель остановился в дверях, замерев на месте. Он устремил пронзительный взгляд на Гагели, поняв, что тот сказал, и был ошеломлен его словами. Мелхиседек заметил его замешательство и в испуге сделал предупредительный знак Гагели, чтобы он не проговорился, но служитель повернулся к ним и тихо сказал по-иверийски:

— Не страшитесь! Я вам не причиню никакого зла, ибо у нас с вами одна родина. Постараюсь помочь вам, но будьте осторожны!

Он поклонился и бесшумно исчез, оставив их одних переживать это странное происшествие, которое было богато самыми заманчивыми перспективами, но и таило в себе опасность измены и предательства.

— Слушай, можеть быть, это и есть посланец из Иверии, которого видел Арчил? — волнуясь, предположил Гагели, — тогда мы погибли. Кто знает, может быть, его нарочно приставили сюда, чтобы следить за нами и доносить начальнику? В этом страшном месте все возможно!

— Пусть у меня выпадут все волосы на голове, если я ошибаюсь! Тот был со шрамом и, наверно, из именитых, был близок к визирю, а этот несчастный служитель, наверное, попал к ним в ловушку и не знает как выбраться. Если он окажет нам помощь, мы не оставим его.

— Если он посвящен в их тайны и связан клятвой, то нам нечего рассчитывать на его помощь, — возразил Гагели. — Те, кого они нашли пригодными для вступления в свой союз, дают обет строжайшего повиновения и никогда им не изменят. После того, как он узнает, кто мы такие, мы можем ждать от него или избавления, или гибели.

Однако, вскоре все разъяснилось. К вечеру дверь раскрылась, и вошел служитель, одетый в белую одежду с красным поясом, держа серебряную чашу в руках. Он подошел к Гагели и тем же безучастным голосом коротко произнес:

— Выпей вина и следуй за мною, — затем по-иверийски тише добавил: — Не бойся того, что тебе нужно будет претерпеть, ибо оно послужит твоему благу!

Когда Гагели послушно осушил чашу, он наложил ему на глаза повязку и молча вывел из башни. Мелхиседек хотел просить, чтобы ему позволили следовать за ними, но взгляд служителя предупредил его, чтобы он не обращался к нему с подобной просьбой. Уходя, он шепнул ему: «Ожидай и будь покорен!» — и затем сделался вновь безмолвным и окаменевшим.

Они шли медленно и, как показалось Гагели, долго блуждали по всевозможным крутым лестницам и переходам, то спускаясь вниз, то поднимаясь вверх. Наконец, служитель остановился и снял с его глаз повязку. Он не произнес ни слова всю дорогу и теперь тоже безмолвно исчез, предоставляя ему самому разобраться в том, что вдруг раскрылось перед его глазами.

Гагели, перейдя от полной темноты к свету, в первый момент был ослеплен, но, осмотревшись, еле сдержал крик изумления. Он находился среди обширного зала, где, возвышаясь, стояли роскошные позолоченные колонны; высокий свод его был из слоновой кости, а широкие створчатые двери блестели серебром, с вделанными хризолитами и рубинами. По бокам дверей лежали две змеи, одна темная, бронзовая, другая серебряная, и охраняли вход в зал.

В открытые двери виднелся прекрасный сад, где цвели необыкновенные цветы и созревали прекрасные плоды на деревьях; весело журчащие ручьи распространяли приятную прохладу; благоухание роз, тенистые дорожки и беседка влекли к отдыху и забвению, а приятное пение птиц смешивалось с мелодичным звоном струн и создавало настроение беспечной радости и веселья.

Как зачарованный, стоял Гагели и смотрел на роскошный сад, который нельзя было сравнить ни с чем виденным им в его странствиях, на ослепительно сверкавший зал. Он долго не мог понять, то ли он во сне видел это зрелище, то ли это было фантастическое жилище Старца с горы, о котором слагались легенды, потрясающие воображение всех, кто когда-либо соприкасался с исмаэлитами. Великолепие раскрывшейся перед ним панорамы, доносившиеся мелодичные звуки, аромат восточных благовоний до боли кружили ему голову, дурманя сознание и лишая привычной ясности восприятия. Он не понимал, где он, что с ним происходит, и совершенно утратил способность отличать призрачный мир от действительного. Контраст был тем разительней, что волшебное видение явилось вслед за мрачной и удручающей обстановкой башни, не имевшей даже отдаленного сходства с тем, что предстало вдруг перед его глазами.