Юрий Тубольцев - Катон

В ближайшие дни положение в государстве обрисовалось еще более четко. Сбылись худшие опасения оптиматов. Триумвиры заполонили город ветеранами, которые потрясали кинжалами у лиц сенаторов и угрожали всем недовольным нагрянувшей демократией. Наемники идеологической войны преследовали оптиматов по всему городу, обдавая их грязной клеветой, оплаченной чистым золотом. Многие соратники Бибула и Катона в таких условиях предпочитали сидеть дома, а некоторые вовсе уехали из Рима, чтобы утопить страдания оскорбленного духа в наслаждениях тела на своих роскошных виллах.

К последним принадлежал Лукулл. Он объяснил Катону, что устал от бесплодной борьбы и намерен предаться заслуженному покою. Нерастраченный потенциал государственного мужа Лукулл раздробил на множество мелких желаний и прихотей и наполнил ими содержание поговорки: "Живет, как Лукулл". Однако в своей праздности и увлечении изысканной роскошью он оказался полезен обществу не только клеймящей модный тогда порок пословицей, но и созданием богатейшей библиотеки, которой позволял пользоваться всем людям, одухотворенным тягой к знаниям.

Однако еще большую услугу, чем греческим и латинским философам Лу-кулл оказал таким поведением Цезарю. Восходящая звезда агрессивного индивидуализма приветствовала помпезный процесс прижизненного погребения значительной личности в золотой гробнице богатства. В своей душевной щедрости Цезарь дарил дружбу всякому изгнанному им из Рима сенатору и одновременно принимал меры к тому, чтобы число таких друзей неуклонно росло. Популяры обрушили шквал судебных процессов на тех людей, которые помешали им придти к власти раньше. Был осужден Гай Антоний, возглавлявший республиканское войско в войне с Катилиной, привлекались к суду Минуций Терм, коллега Катона по трибунату, помогавший ему бороться с Метеллом Непотом, и Валерий Флакк, в качестве претора участвовавший в подавлении заговора Катилины, а также многие другие.

Терма и Флакка в судебных баталиях отстоял Цицерон, но над ним самим тоже сгущались тучи. Желая проучить его за непослушание, триумвиры возвратили в Рим одиозную личность Публия Клодия и пугали им великого оратора при всяком удобном случае. Правда, резкому и активному, как гейзер, Клодию в планах Цезаря отводилась более значительная роль, чем только катализатор Цицероновой сговорчивости. По замыслу большого стратега, он должен был стать Ватинием следующего года, то есть представлять дело Цезаря в институте трибуната. Однако патриций не мог стать плебейским трибуном, не мог без помощи Цезаря... В том и состояла воспетая потомками гениальность Цезаря, что он не стеснялся ставить свое "я" выше законов. Впрочем, к досаде апологетов гения, его соперники однажды тоже поступили с ним не по закону, и тогда он, сраженный двадцатью тремя кинжальными ударами, упал к подножию статуи Помпея. Но до этого события тогда еще было далеко, и расстояние до него измерялось сотнями тысяч римских жизней, уничтоженных в гражданской войне. Однако не стоит преувеличивать значение этой личности. Когда организм ослаблен болезнью и имеет пред-расположенность к гангрене, не столь уж важно, какой именно прыщ станет ис-точником распространения смертоносной заразы.

Итак, Цезарь нашел на городской помойке плебея, согласившегося за приличное вознаграждение стать отцом резвого тридцатилетнего мальчугана, и провел усыновление Клодия. Обязанности авгура в этом таинстве исполнял Помпей Великий. Отныне Клодий стал уже не Клодием, но все, кроме счастливого отца, продолжали именовать его по-прежнему. Как называл Клодия приемный отец, представляется загадкой: Фонтеем ли, дорогим сынулей или, может быть, папашей, ведь новоиспеченный наследник плебейского имени был заметно старше своего смелого родителя.

Устрашенный этим угрожающим действом, Цицерон оросил Рим прощальной слезой и отправился на пригородную виллу заниматься философией, спасавшей его всякий раз в период политических гонений. Но триумвиры, превратно понимая идею согласия и примирения, все еще надеялись сделать его предателем и привлечь в свой лагерь. Поэтому Помпей продолжал бить себя в широкую грудь, извлекая оттуда клятвы не допустить преследований Цицерона, а Цезарь разыграл ссору с Клодием. Он мог позволить себе такое, поскольку партия этого года уже была выиграна, и Клодия, как пятого туза в колоде, вполне допускалось держать в рукаве до самой зимы. Цицерон не очень верил в добрые чувства врагов, но гражданская совесть все же заставила его возвратиться в столицу и погрузиться в омут политических страстей.

Тем временем триумвиры стремительно реализовывали свою программу. Объявив сенат сборищем дегенератов, не способных к государственной деятельности, Цезарь все мероприятия проводил через народное собрание, состоявшее из ощетинившихся кинжалами когорт ветеранов Помпея и жмущихся в кучку обывателей, готовых голосовать столько, сколько и за что угодно хозяевам, лишь бы сохранить возможность следующим утром снова придти на форум.

Так были утверждены все распоряжения Помпея в Азии и уничтожены всяческие упоминания о достижениях Лукулла, так откупщики получили значительные поощрения своей алчности, поскольку с них скостили треть их долга государству, так был проведен второй земельный закон, предписывавший раздел Кампании.

Естественно, что в результате столь энергичной политической деятельности ресурсы триумвиров заметно поистощились. Однако мораль подобных людей позволяет им ковать деньги из власти. Поэтому Цезарь легко придумал простейшую, но крайне эффективную комбинацию, приведшую к золотому дождю в усохшие мешки триумвиров.

Свободный от пут скромности Помпей не раз похвалялся, что его успехи на Востоке создали ему немало почитателей, среди которых были даже цари тамошних держав, Цезарь обладал цепким умом, способным выхватывать из происходящего вокруг нужные факты и нанизывать их на вертел своего интереса. Услышав однажды от ставшего словоохотливым после двух лет молчания в сенате Помпея, как его дружбы добивался царь Птолемей, консул отправил посольство в Египет. Царю был предложен почетный титул друга римского народа. Птолемей обрадовался и хотел протянуть руку за пергаментом, удостоверяющим его новое качество, однако посланец Цезаря протянул руку первым. Царь поморщился, но взял из своей шкатулки горсть драгоценных камней, дабы наполнить эту руку, и снова ошибся: выразитель консульской воли протянул руку, чтобы указать на флотилию грузовых судов, стоящих на рейде в александрийской бухте, которые предназначались для транспортировки царской благодарности. Цезарь соглашался оказать честь Птолемею от имени римского народа за шесть тысяч талантов серебра, что составляло более ста пятидесяти тонн. Царь попробовал возмутиться, но посол напомнил ему о военных победах Помпея в граничащих с Египтом странах, и Птолемей раскрыл закрома. Получив шесть тысяч талантов, Цезарь от радости забыл дорогу в храм Сатурна, где находилось казнохранилище, а потому отнес их домой, предварительно честно поделившись с Помпеем. Следует пола-гать, что именно тогда Красс по-настоящему зауважал Цезаря, поскольку ему самому никогда не удавалось проворачивать столь выгодных операций, как продажа целой страны, и тогда же он сделал вывод, что политика - самый прибыльный бизнес.