Юрий Тубольцев - Катон

Следующей его находкой стал новичок, пронзенный копьем прямо в сердце. Удар, несомненно, был нанесен мастером своего дела, настоящим профессионалом, и юнец не успел даже подумать о сопротивлении. На его удивленном испуганном лице чуть серебрился пушок над губою, щеках и подбородке. У мертвецов борода еще какое-то время продолжает расти, но этому пуху не довелось превратиться в усы и бороду, как и его хозяину - в мужчину. Что он успел за свои семнадцать - восемнадцать лет? порадовал ли кого-нибудь, кроме матери, запечатлелся ли в памяти окружающих ярким поступком или сгинул в небытие бесследно, как в этой унылой лощине, где не угадывалось никаких признаков борьбы ввиду скоротечности схватки?

Попадались Катону и офицеры, в основном, молодые всадники из войска республиканцев, у которых стремление отличиться превзошло воинские способности. А некоторые тела были так истерзаны вражеским оружием, что уже невозможно было не только опознать живших в них людей, но даже и определить их социальную принадлежность. Возможно, это как раз и были те герои Цезаря, которыми он гордился перед миром.

Продолжая обход, Катон обнаруживал новые и новые вариации на темы уже увиденных им картин. Все слои и категории римского общества делегировали сегодня своих представителей в потусторонний мир, чтобы предупредить тамошних владык о скором массовом пришествии своих обезумевших от взаимной вражды сограждан.

Вдруг он услышал голоса. Оказалось, что здесь, в царстве мертвых, все еще орудовали живые. Несколько рабов, пользуясь сумерками, проворно обирали павших воинов и ссорились из-за добычи. Каждый из них желал, чтобы перстни, браслеты и фалеры убитых достались именно его господину. В своей слепой рабской верности хозяину они напомнили Катону Цезаревых ветеранов. Однако возмущенье взяло верх над жалостью к этим существам, чья жизнь была ниже смерти тех, кого они грабили, и он разогнал шайку мародеров. Поодаль, обеспокоенные шумом, переполошились грифы, терзавшие трупы, уже обработанные рабами. Они тоже поспешили ретироваться. Однако переполненные чрева не позволили стервятникам взлететь, и они неуклюже заскакали по каменистому склону, спотыкаясь и издавая недовольные крики. Так эти две группы схожим аллюром, одинаково ругаясь, хотя и каждая на своем языке, покидали поле боя, удаляясь от Катона вверх по холму. Вскоре на продолговатой вершине показались хозяева одной из этих стай. Белевшие в сгущавшемся мраке тоги сразу изобличили в них сена-торов. Вокруг трех величавых белых фигур суетливо мельтешили два десятка пресмыкающихся двуногих и, галдя, как вороны у ближайшего окопа, указывали на Катона.

- Ах, это Катон! - в один голос воскликнули сенаторы. - Тогда все понятно!

- Приветствуем тебя, достопочтенный Порций! - сказал старший из них по рангу. - Славный денек сегодня, не правда ли?

- Славный! Славный! - подхватили его товарищи, и даже рабы заулыбались и закивали головами.

- Сколько врагов полегло сегодня! - с широким жестом рук, призванным охватить собою сразу все поле битвы, воскликнул первый. - Прекрасное зрелище!

Катона охватили противоречивые чувства. При виде торжества сенаторов он пришел в замешательство и, с трудом превозмогая волну нахлынувших чувств, воскликнул:

- Но ведь все это - римляне!

Уловив упрек, сенаторы слегка смутились, но ненадолго.

- Извини нас за поведение наших слуг, Порций, - отреагировал один из них, - но имей в виду, что мы, хоть и разрешили им заняться добычей до того, как будут отсортированы наши, но строго-настрого повелели осматривать только Цезаревых головорезов.

- Вы ничего не поняли, - с досадой и болью сказал Катон.

- О чем ты говоришь, мы вообще не думали о трофеях, а пришли сюда, чтобы в полной мере напоить наши души, иссушенные на чужбине тоскою по Родине, зрелищем победы! - заявил второй сенатор.

- Какой триумф нас вскоре ожидает в Риме! - смачно, словно при виде накрытого для пиршества стола, возвестил самый тучный из господ.

- Поймите, все это - римляне! - повторил Катон срывающимся голосом, И, посмотрев вокруг, он уже тихо, словно здесь не к кому было обращаться, кроме как к самому себе, еще раз произнес: - Все это римляне...

Понурив голову, Катон пошел прочь, но, сколько ни шел, по-прежнему продолжал натыкаться на трупы. "Все это - римляне", - твердил он и направлял глаза к своим башмакам, чтобы не видеть поле боя. Но в тот день стала зрячей его душа. Рея в вышине далеко над людскими страстями и прихотями, она всепроницающим взором разом охватывала гигантское кладбище его соотечественников. Пряча глаза, он видел трупы ушами, чувствовал их носом, хотя они еще не источали смрад, не прикасаясь, ощущал руками, сердцем, легкими и мозгом. Его кровь стыла в жилах от мертвящего холода окоченевших тел, а волосы шевелились на голове, словно пересчитывая убитых. "Все это - римляне!" - вопил страшный голос в его мозгу.

Вот она, гениальность Цезаря! Вся она в своем качестве, но, увы, еще не во всем своем количестве, реализовалась на этом поле, материализовалась в этих грудах растерзанных тел. Вот они, реальные итоги народных голосований и митингов за развал Республики. Здесь нашли воплощение: завистливое соперничество Помпея и сената, колебания и трусость консулов последних лет, компромиссы Цицерона и финансовые операции Красса. Это залитое кровью поле, отнявшее жизни тысяч римлян с помощью самих же римлян, стало изнанкой роскоши столицы, оборотной стороной непомерного богатства нобилей, беспринципности и продажности плебса, а в конечном итоге - результатом стремления одних людей жить за счет других. Присвоение чужого - вот имя всем человеческим порокам, включая и жажду власти всевозможных цезарей.

Катон вернулся в лагерь уже ночью, но там еще никто не спал. В стане помпеянцев царил праздничный разгул. Солдаты наконец-то почувствовали себя настоящими воинами, способными побеждать любого неприятеля, в том числе, и железные легионы Цезаря, а нобили вообще считали войну законченной. Они уже размышляли о том, как им распорядиться победой. Одни планировали купить по дешевке дома на Палатине, принадлежавшие сторонникам Цезаря, другие спорили из-за должностей, причем магистратуры заочно были расписаны на несколько лет вперед, а проконсулы Домиций и Лентул Спинтер даже поссорились, не поделив Цезарев сан Великого понтифика.

Недоуменно послушав сколько-то времени возбужденных, не в меру говорливых сенаторов, собравшихся в большом шатре возле претория, использовавшемся в качестве курии, Катон воскликнул:

- Там, - указал он на поле битвы, - там остались римляне! Все это - римляне!

Почтенная публика опешила. Словесное пиршество прервалось. Наступил тревожный миг осознания происшедшего. Однако чреватая размышлениями тишина была тягостна этим людям.