Юрий Тубольцев - Катон

Подбадривая товарища, сам Катон не испытывал оптимизма и, придя до-мой, крепко задумался над его участью, а также о судьбе государства, которое дошло до того, что грозит расправой своему герою.

Увы, сомнения Катона относительно успеха выступления консула оправдались даже в большей степени, чем он предполагал. Цицерону вообще не удалось произнести заготовленную речь. Едва он, раскланявшись перед толпою сограждан, пришедших на форум насладиться политическим спектаклем, направился к рострам, как туда рванулись Метелл, Бестия и Цезарь. В мгновение ока они оккупировали трибуну, а свита их поклонников перекрыла путь Цицерону.

- Я - консул! - возопил возмущенный Цицерон. - И по обычаю имею право на последнее слово к народу!

- В этом слове нет необходимости! - крикнул с ростр Метелл.

- Знаем мы, какое это будет слово! - насмешливо бросил Бестия.

- Сегодня в повестке нет важных государственных дел, ради которых стоило бы напрягаться консулу, - пояснил Цезарь.

Сторонники трибунов, занявшие подступы к рострам, подняли гвалт, и Цицерону ничего не удалось ответить. Но тут растерявшегося консула взял за локоть Катон и потащил вперед.

- Я - народный трибун, и никто не может преградить мне дорогу! - громко прокричал Катон, вложив в голос весь свой гнев.

При виде нового врага Метелл и Бестия дали знак своим людям, и те вта-щили на ростры трибунские скамьи. Воссев на них, эти трибуны заняли все место на возвышении для ораторов, и Цицерону, прежде чем произнести речь, пришлось бы сбросить на землю тех, кто по закону был неприкосновенен. Тем не менее, Катон продолжал расталкивать толпу и приближаться к рострам. Одновременно он выкрикивал лозунги в поддержку Цицерона и поношения - его противникам. Это дало результат, и вокруг него сгруппировалась вполне боеспособная когорта сограждан.

Почувствовав опасность, завоеватели ростр решили вступить в переговоры.

- Чего ты хочешь, трибун, восставший против своих коллег? - спросил Катона Цезарь.

- Пусть мне сначала кто-нибудь скажет, почему на трибунскую скамью взгромоздился частный человек? - в ответ крикнул Марк.

Его реплика вызвала резонанс в народе. Все уже привыкли к активности Цезаря и забыли, что он еще не стал магистратом, Катон же напомнил об этом и таким способом подчеркнул некорректность и даже противоправность действий Цезаря. Форум забурлил негодованием.

Цезарь притих, но все же не ушел с ростр, а эстафету от него подхватил Непот.

- Почему бунтуешь, Катон? - грубо крикнул он.

- Я бунтую против бунта! И не только я один: как ты видишь, возмущен весь народ, - резко отпарировал Марк. - Как ты смеешь выступать против вековых порядков Рима? - в свою очередь пошел он в наступление. - Народом нашим давно установлено, чтобы в последний день административного года консулы выступали перед ним с отчетом о своих деяниях на государственном посту. Если ты, Непот, не знаешь законов римских, то не имеешь права исполнять трибунат, а коли знаешь, да сознательно идешь против них, то тебя надо судить как предателя и бунтовщика, что я и намерен организовать!

Плебс шумно поддержал Катона и начал напирать на занявших оборону сторонников Метелла, грозя опрокинуть их вместе с рострами. В этот критиче-ский момент Цезарь что-то шепнул трибунам, и Непот поднял руку в знак намерения обратиться к народу. Шум не утихал, тогда Метелл, стараясь перекрыть враждебный рокот форума, закричал:

- Катон, и вы все, добрые граждане! Знайте, я выступаю не против законов римских, а за точное их соблюдение! Не трехчасовая речь с нудными самовосхвалениями полагается консулу в последний день империя, а лишь клятва перед народом в том, что он в своей деятельности не отступил от установлений права и совести!

Оспорить Непота не представлялось возможным, так как юридической основой для произнесения соответствующей консульской речи изначально действительно являлась названная им клятва, и формально он был прав. Поэтому, пошумев какое-то время, стороны сошлись на том, что Цицерон выступит перед народом, но произнесет не речь, а только краткую клятву по установленной формуле. Такой, будто бы примиряющий обе стороны исход спора давал Метеллу лишь благовидный предлог для отступления, но был фактической победой его противников.

Метелл, Цезарь и их приспешники очистили ростры, и трибуну тут же ок-ружили сторонники Цицерона и Катона. Теперь консул мог говорить что угодно, согнать его с трибуны уже не представлялось возможным.

И консул произнес не очень длинную, но эффектную речь. Начал он ее, в самом деле, с клятвы, но какой! Он поклялся, что спас Отечество от смертельной опасности, причем победил врага не на поле битвы, а в курии, не мечом, а словом, не силой, а разумом. Затем он живописно рассказал о своей полной драматизма схватке с заговорщиками, после чего вспомнил о славных предках, выигранных войнах и в заключение представил себя лучшим продолжателем римских традиций и деяний великих героев древности, который, однако, вывел Отечество на качественно новый уровень бескровного, чисто политического разрешения гражданских конфликтов.

Выслушав его, люди прослезились и были так растроганы, что даже забыли о своих мелочных заботах, на какое-то время вновь став настоящими римлянами. Они почувствовали свое единство со стоящим на рострах человеком, а также друг с другом и ощутили собственное могущество как могущество единого народа. Каждый из них словно встал на плечи сограждан и вознесся чуть ли не к небесам, сделался гигантом. Сознание небывалой силы и широты охвата жизни наполнило души людей неудержимым восторгом, и Форум ликовал.

Катон решил воспользоваться благоприятным моментом и, сменив Цицерона на рострах, выступил с предложением присвоить консулу титул отца Отечества.

- Да, такого еще не было в истории Рима, но ведь и подобных деяний мир до сих пор не знал, - пояснил Катон свое намерение отметить Цицерона особым званием.

Ответом ему стал дружный радостный возглас народа. Робкий протест людей Метелла и Цезаря потонул во всеобщем одобрении.

Так Цицерон, придя на форум чуть ли не подсудимым, обреченным на изгнание или казнь, покинул его на руках сограждан отцом Отечества.

После столь успешного бенефиса обижать Цицерона было опасно, так как его охранял ореол народной любви и в какой-то степени - необычный титул: ведь, поди, попробуй осудить отца Отечества! Однако недруги, зная, сколь коротка стала память плебса, полагали, что симпатии народа - всего лишь дым, который скоро рассеется, и сегодняшний герой окажется беззащитен перед ними. Что же касается титула, то это всего только формальный почет, каковой улетучится вместе с парами народной любви, особенно если вместе с его носителем опорочить и того, кто придумал такую неумеренную почесть. Но как бы там ни было, на некоторое время оппозиции пришлось оставить Цицерона в покое и искать другие способы дискредитации республиканской власти.