Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Василий!.. — тихо проговорил Честных. — Ты, брат, живой?

Честных осторожно подошел ближе, взглянул в изможденное лицо Василия, заросшее бесцветными волосами.

— Эко тебя вымотало, беднягу. Чем пособить-то, паря?..

Василий не поверил своим ушам, приоткрыл глаза.

— Ты прости, брат, виноват я перед тобой, — дрогнувшим голосом сказал Честных. — Жизнью тебе обязан.

— Значит, помиловал тебя Соломаха? — осторожно спросил Василий.

— Нет, брат! — горько улыбнулся Честных. — Расстреляли меня. А я, вишь, живехонек... Сделал, как ты наставил.

Он в скупых словах рассказал свою историю.

— Матерь божья, — с большим чувством проговорил Василий. — Заступница. Как не благодарить тебя, пресвятую...

Честных зря принял радость Василия на свой счет.

— Ладно, — сказал он, — чего там... Утром забегу, побрею тебя, таким молодцом поставлю, девки заглядятся.

— Дома-то как, не знаешь ли? Катеринушка, Настенька, кровиночка моя?

Честных отвернулся в сторону, помрачнел. Он не умел скрывать правду. Василий приподнялся на кровати, тяжело прохрипел:

— Говори, что знаешь. Все говори.

— Померла Катерина.

— Красные замучили?

— Нет, брат... Белые... Настеньку партизаны в сиротский приют определили.

Василий отвернулся к стене. Честных попробовал заговорить, он не отвечал. Вместе с девушками он вышел на улицу.

Антонида спросила:

— Катерина его жена?

— Да.

— Ее убили?

— Сама она себя... Опозорили, замучили, она руки на себя наложила. Ладно, прощевайте, завтра свидимся.

Он не стал рассказывать им историю Катерины

Когда Василий и Спиридон подались тайком из родной деревни, красные вели успешные бои. Но вскоре все переменилось, в наступление пошли белые и заняли деревню. В просторной избе Василия расположился казачий сотник. Бравый, веселый, будто ласковый... У Катерины зашлось, замлело одичавшее сердце — ведь жила она без любви. Ну, сотник и приголубил ее.

Недолго длилось бабье счастье. В деревне у белых шла беспробудная пьянка. Сотник ходил от избы к избе, чуб встрепанный, глаза налиты кровью, с руки свисает на ремешке нагайка. Заявился домой, по-волчьи оскалил на Катерину зубы, прохрипел:

«А, стерва!.. Твой мужик к советским переметнулся!?» Катерина испугалась, прижала к себе малолетку-дочку. Сотник приказал ей раздеться. Она забилась в угол под образа. Сотник содрал с нее всю одежду, не оставил и малого лоскуточка. В немой, бессловесной ярости хлестал нагайкой по голым плечам, накрутил себе на руку Катеринину косу, выволок на улицу, потащил по деревне. Она пыталась встать, падала, кричала. Сотник загнал Катерину во двор, где горланили казаки, крикнул диким голосом:

— Принимай, казаки, мое угощение! Скликай всю сотню!

И пошла потеха...

Катерина уползла домой только под утро. У нее не было сил подняться на крыльцо, войти в дом. Она повесилась на веревке, которая болталась возле амбара. Скоро ее нашли, но не могли узнать, кто такая: волосы были седые, тело распухло.

Днем на казаков налетели партизаны, лихим ударом выбили из деревни.

В тот день хоронили не одну Катерину, зарывали и порубленных казаков, в братскую могилу складывали бойцов из партизанского полка, освободившего деревню.

На другой день комиссар отправил в дорогу молодую крестьянку, вызвавшуюся сдать в приют безродную сиротинку Настеньку Коротких.

Для сходки в Густых Соснах не было подходящей избы. Постучались к Луке, но он сказал, что хворает жена и вообще идите, мол, к кому другому... Собрались возле церкви, расселись на траве. Бабы сбились вместе, девки своей стайкой, возле Луки сидели справные хозяева. Деревенская беднота держалась кучкой.

Честных пришел на сходку в кожаной тужурке, пустой рукав заткнул за широкий ремень с револьвером. Когда заговорил о продразверстке, поднялся такой крик, что ничего нельзя было разобрать. Лука пробрался вперед, визгливо выкрикнул:

— Не дозволим грабить! Самим жрать нечего!

— Граждане-товарищи! — старался перекричать шум Честных. — На фронте наши сыновья и братья бьются с врагом за хорошую жизнь, за свободу!

— Подавись ты своей свободой!

— С голодухи посинели!

— Остатнюю руку тебе отломим!

— Мужики воюют, всему хозяйству крах.

— Кулаки хлеб зажимают!

— Попрятали хлебушко! В землю позарывали!

— По дворам надо идти, по амбарам шарить!

— Граждане-товарищи! — спокойно говорил Честных. — Не нашего ума дело отменять законы Советской власти. Завтра надо отправить в город обоз с хлебом.

— Нету больше твоей Советской власти! — заревел Лука. — Теперя у нас свободная Дальневосточная республика. Долой советскую продразверстку!

— Верно, граждане-товарищи, — сказал Честных. — У нас объявлена Дальневосточная республика...

— А где Советы?

— За что воевали, кровь рекой лили?

— Удрала ваша советская власть! Теперь наша сила! — кричал тощий мужичонка в драной рубахе — Андрей Сидоров. По виду никто не сказал бы, что он один из самых зажиточных в деревне.

— Нет, граждане-товарищи, советская власть не удрала. Эта самая ДВР временная, чтобы не было войны с Японией. А в республике своя народно-революционная армия, крепкая сила. Продразверстку собираем для армии, для голодающих рабочих...

Когда на время шум чуть поутих, Честных сказал:

— Постановлено, чтобы вы построили школу. На днях придет домой Егор Васин, его отпущают из армии, он все будет проводить, как полагается. Кому выделять лошадей, возить лес, кому плотничать, все обскажет.

— Не надо нам школы!

— Как не надо? Пущай ребятишки учатся!

— Поповну Антониду учителкой, здорово будет!

— Коней не дадим, отощали, с копыт валятся.

— Лошадей в армию позабирали!

Шум, угрозы кулаков и подкулачников не были для Честных внове — он и не ждал, что богатеи сами откроют закрома, отдадут хлеб. Бывало, приходилось вызывать на помощь продотряд... Когда он ездил собирать продразверстку, всюду стоял истошный бабий вой, сыпались соленые проклятия, гремела винтовочная пальба. Озверевших кулаков, бурятских богатеев обрабатывали ловкие проходимцы — меньшевики, эсеры, буржуазные националисты, улещали речами о белой справедливой власти, подбивали на открытое восстание против большевиков.

Одному не совладать с озверевшим кулачьем. Всюду у Честных были верные помощники, надежная опора — деревенская беднота.

На второй день к вечеру из Густых Сосен двинулся, пыля по сухой дороге, хлебный обоз, покачивались возы прошлогоднего сена, понуро шагали за подводами сытые коровы, отобранные у кулаков. Детский плач, бабий пронзительный визг, щедрая мужичья брань провожали из деревни уполномоченного товарища Честных.

Лукерья и Антонида пошли со сходки побродить. Лукерье казалось, будто все вокруг пело и тихонько позванивало тоненькими стеклянными голосами. Высокие загадочные звезды перемигивались, перебегали с места на место, у берега с негромким шелестом осыпались брызгами темные волны, через узорчатые ветви с молодыми листьями виднелась круглая блестящая луна — она куда-то бесшумно катилась по звездному небу...