Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— А чего, Фрося, — продолжал Петр, — и верно, кабы жена, вся жизнь только для меня стала. Ты как на это скажешь?

Вскочить бы и убежать... У Фроси к горлу подступили слезы, она сказала, задыхаясь от обиды:

— Кто же так... о таком деле? Да разве это так делают?

Она резко встала, торопливо пошла прочь.

— Постой, Фрося! — побежал за ней Петр. — Постой, куда ты? Погоди, послушай, чего хочу сказать!

— Кто же так?.. — проговорила Фрося. — За что? Не смей, не подходи.

Она не оглядываясь побежала к селу. Не худой парень, но разве так можно?

Филипп Ведеркин возился во дворе, починял телегу. Был он злой, борода растрепалась, шапка-ушанка съехала на бок, на лоб свисали потные волосы. Когда занеладится, так во всем: с размаху стукнул молотком по пальцу, ноготь посинел, едва унял кровь... Не первый день у него неудачи, скверное настроение. Жена, ребятишки боятся подойти — ругается, все ему не так.

Накануне Филипп плохо спал: на улице горланили парни и девки, визжала гармошка, разобрало чертей веселье. Филипп выходил за ворота, бранился, парни ржали, как дикие.

— Заткни уши, — кричал кто-то, сквозь общий хохот, — может, уснешь!

— Пущай жена побаюкает!

— Выходи песни реветь!

Филипп вообще-то смирный мужик, а теперь его словно подменили. Началось все с того времени, как ушел из ревкома. На сходке никто не сказал ему худого слова — не хочешь состоять, не надо, твоя воля. Немного поулыбались, когда брякнул, что своя голова дороже ревкомовских дел, кулаки из-за угла продырявят затылок, после не заклеишь.

Он перестал ходить на заседания, занялся хозяйством. Хоть и не большое, а порядка требует. Особенно по весне, когда подоспеет сразу много забот. На работу время короткое, знай поворачивайся — весна быстро ходит по земле... Вставал затемно, спать ложился за полночь. Все бы и ладно, но привязалась кручина: надо ему знать все ревкомовские новости, надо лезть во все их дела, собирать с ними продразверстку, отыскивать, кто стрелял в Лукерью, кто изломал сеялку. Скоро приедут мужики из Красноярова, из Ногон Майлы, возьмутся за постройку школы, разве он сможет устоять в стороне?

В душе Филиппа поселился непутный зверек — мохнатенький, с цепкими лапками. Теребит там больную жилу, ворочается. А то примется нашептывать: «Никому ты, Филипп, не нужен... Сказал, что уйдешь из ревкома, а тебя и держать не стали: катись на все четыре стороны. Ты думал, зачнут уговаривать, просить, чтоб остался, а они тебе — от ворот поворот... Вот и тоскливо. А вернуться нельзя: придешь, над тобой посмеются и не примут. Иди, скажут, домой, починяй свою телегу, мы без тебя управимся».

И не зайдет никто... Раньше Семен Калашников забегал, а теперь и он носа не кажет. Молодой парень, мог бы заскочить... Лука вот два раза приходил, непонятно за чем. Посидел, повздыхал, не очень напористо поругал новую жизнь. Видно, ожидал, что Филипп станет поддакивать, жаловаться на судьбу. Но Филипп неприветливо отмолчался, не подошел даже к столу, сидел у печки, плел новый кнут. Лука ушел ни с чем. А пришел второй раз, Филипп и в избу его не позвал, постояли маленько во дворе, выкурили по цыгарке.

В селе творятся непонятные дела. Взять хотя бы, что сталось с попом. Кто мог подумать плохое про отца Амвросия? Заарестовали, увезли в город, не миновать ему тюрьмы. Тюрьма, что могила, в ней всякому место есть... А ежели он по чьей ошибке туда угодил, или по злой воле? «Ладно, — рассуждал Филипп сам с собой. — Пущай я ревкомовцам не нужен, но в таком деле могли и у меня совета спросить. Так, мол, и так, выходит, что поп контра, надо ею забрать и засадить. Как ты, Филипп, думаешь, у тебя голова умная. Ну, про голову могли и не говорить, черт с ними... Пришли, мол, к тебе за разъяснением. А я сразу: стой, паря, тут дело не простое, попа хватать нечего, он безвинный. Как так? — спрашивают. А так... И все им по порядочку»

Тут мохнатенький, с цепкими лапками, заворочался возле самого сердца, захихикал:

«Умная голова... хи-хи... Никто к тебе не пришел, никому ты не нужен. И не придет никто. Косопузый Лука, вот твой друг, хи-хи... А хорошие люди и нюхать тебя не хотят».

Филипп озлился, со всей силы хватил оземь ступицу, которую держал в руках. Ступица раскололась.

«Не жди, никому ты не нужен! — озорничал мохнатенький. — Без тебя люди проживут, да еще как».

— Гады! — вне себя закричал Филипп. — Твари! Врете, еще поклонитесь. А я покуражусь!

Кто-то застучал в калитку.

— Входи! — свирепо крикнул Филипп. — Не замкнуто.

Во двор вошли Лукерья и Воскобойников. Поздоровались.

Филипп испуганно поглядел на них. Нагнулся, поднял ступицу.

— Хозяйствуешь? — спросил Воскобойников.

— Телега вот... Налаживаю, мало-мало...

Первая оторопь прошла, он сказал так, будто они заходили каждый день:

— Чего во дворе будем, пошли в избу. Сейчас баба самовар поставит. Идите в избу, я крикну, в завозне она.

Лукерья и Воскобойников от чая не отказались. Потолковали о том о сем, о всяких маловажных делах.

— Филипп Тихонович, а мы к вам вот за чем, — приступила, наконец, Лукерья. — За советом, за помощью...

«Ишь, ты, — улыбнулся про себя Филипп. — С уважением подходит...»

— Подступает время школу строить, — продолжала Лукерья. — Вот-вот приедут плотники из Ногон Майлы, из Красноярова. Надо лес возить на постройку, доски, раздобыть гвозди, стекло, краску. Мало ли чего... Лучше все заботы в одни руки отдать, тогда толк будет. Вы, Филипп Тихоныч, в самый раз для такой ответственной должности...

— Ревком просит тебя, товарищ Ведеркин, — подхватил Воскобойников, — пособи. Берись, значит, делай, все как надо. Все мужики на постройке, все бабы будут в твоем подчинении. Лошади нужны — выделим. У нас деньги есть, покупай, что потребуется. Осенью чтоб детвора пошла в школу. Антонида Николаевна учить будет.

Филипп сомлел от радости. Мохнатенький шепнул, чтобы он маленько поломался, поотказывался, но Филипп не стал, только спросил:

— Окромя меня кто еще может на эту должность?

— Не знаю... — ответила Лукерья. — Разве, Поломошин...

— Что?! — вскочил Филипп. — Поломошин? Да у него молоко на губах не обсохло, куда ему... Ладно, считайте, что я согласный. К осени будет школа, у меня тоже три ученика накопилось...

Воскобойников поднялся, подошел к окну, посмотрел на улицу.

— Гляди, — проговорил он. — У тебя из окна колокольню видно. Вот, не думал...

«Здесь бы мне и рассказать, — промелькнуло в голове у Филиппа. — Мол, из этого окошка я своими глазами видел, как Васька Коротких с какими-то мужиками таскал под колокольню оружие. Перед самой весной было... А вы на попа согрешили. Амвросий, однако, и слыхом про то оружие не слыхивал».

Но он ничего не сказал, проводил Лукерью и Воскобойникова до калитки. «После откроюсь, — решил Филипп. — Не ко времени сейчас: спросят еще, почему долго молчал. Не, лучше после...» Он вернулся в избу, значительно проговорил: