Алексей Ракитин - Убийство на Знаменской

Открывшая Гаевскому дверь полноватая, лет сорока женщина оказалась горничной Алевтиной Ганушкиной.

После обычной процедуры знакомства и проверки её паспорта урядник направился в кухню допросить кухарку, а Гаевский поинтересовался:

— Кто ещё живет в квартире?

— Дочь хозяина, Машенька. Но она сейчас в гимназии. И ещё кухарка, Матрёна Ищеева. Она на кухне, стряпает. В четыре часа приходит гувернантка, Синцева Таисия Николаевна. Она с Машенькой французским занимается и на роялях учит играть.

— Так что ваш хозяин?

— Пропал второго дня. Не пришёл ночевать. Правда, такое и раньше случалось, это вообще для него не редкость, чтоб дома не ночевать. Он и с Машенькой, дочкой, так поставил: могу, дескать, и не ночевать, а ты привыкай — не маленькая, чай, папа сам знает, как лучше поступить. Она когда помладше была, иной раз боялась ночью одна, прибежит ко мне, плачет. Утром расскажу ему, да только ничем его не разжалобить, он всё одно. Мужики этого не понимают, женское сердце-то! Да оно-то и не удивительно… что не ночует иной раз. Он мужчина в соку ещё, глаз горит. Любитель женщин, одним словом. Да кто ж его и упрекнет-то? — неожиданно спохватилась горничная, почувствовав, что брякнула много лишнего. — Вдов уже много лет… Но, правда, утром всегда возвращался, и в восемь часов обязательно вместе с дочкой завтракал. Потом она в гимназию, а он по делам. А к обеду опять приезжал. А вот вчера утром к завтраку не вернулся. Маша забеспокоилась, говорит, не пойду на занятия, буду, дескать, папеньку дожидаться. Еле-еле уговорили её вместе с Матрёной. Вот. А после занятий вернулась — Кузьмы Фёдоровича всё нет. Тут уж она в слёзы, говорит, чую сердцем, беда с ним… Мы её давай успокаивать, да только…

— Что только?

— Да только у самих сердце не на месте было…

— Опишите, пожалуйста, как выглядел Кузьма Фёдорович, когда вы его видели в последний раз, — попросил Гаевский. — Припомните поточнее одежду и время, когда это было.

Горничная ответила, почти не раздумывая, видимо, она уже не раз возвращалась к этому воспоминанию:

— Точно могу сказать, что было это в пять пополудни. Я ещё спросила Кузьму Фёдоровича, может, оне хоть чаю с Машенькой и Таисией Николаевной попьют, — а чай у нас принято подавать ровно в пять, он сам такой порядок установил. А Кузьма Фёдорович отвечает: «Нет, должен в банк успеть заехать». И строго добавил, что никак не может опаздывать. Он вообще терпеть не мог, если что-нибудь его задерживало, поэтому всегда я спешила приготовить из одежды всё, что он велит — пиджак и летнее пальто сама вычистила, а сорочки от прачки забрала. Он тщательно так собирался, всё перед зеркалом охорашивался.

— Что же он надел?

— Пиджак лёгкого драпа, тёмно-серый, в тонкую клетку. Сорочка батистовая, белая, черные брюки, галстук серого атласу, тёмно-серое пальто. Шляпа светло-серая, с лентой атласной более тёмной… Да, зонтик он с собой прихватил, чёрный, с костяной ручкой, потому что дождь весь день срывался. И калоши он носил постоянно — боялся ноги замочить и простудиться. У него на это пунктик был — жена вот так же не убереглась, простудилась и через полгода от чахотки умерла.

— Шарф был? — уточнил Гаевский.

— Ну, не шарф, белое шёлковое кашне. Лето всё же.

— А на калошах буквы есть?

— А как же! Чтоб не попутать с чужими. «К. К.», Кузьма Кузнецов, значит. Аккурат с внутренней стороны на каждой калоше.

— А скажите, Алевтина, Кузьма Фёдорович носил бороду?

— Да, такая недлинная, с проседью бородка. Очень благообразная. Оченно её холил. Уж сколько я ему компрессов согревала! Всё к бороде прикладывал, он считал, что сие поможет бороде расти волосок к волоску.

— А шевелюра у него какого цвета?

— Вообще-то Кузьма Фёдорович брунет, но теперь с заметной сединой. На макушке уже плешь начала пробиваться. Знаете, как у нас народ говорит — «плешь на макушке — от чужой подушки».

— А фотографии по… — Гаевский чуть было не произнёс «покойного», но в последнее мгновение понял всю недопустимость этого эпитета и успел перестроить фразу, — последние какие-нибудь у вас есть?

— А как же! Вон их сколько по стенам развешано, — женщина широким жестом повела вокруг себя.

Гаевский пошёл по комнатам, рассматривая развешанные по стенам фотографии и картины. Квартира Кузнецова выдавала главную черту хозяина — любовь к комфорту. Несмотря на отсутствие хозяйки, жильё это вовсе не выглядело запущенным и неуютным. Ковры, мягкие диваны и кресла с наброшенными на них подушками, коллекция курительных трубок из дерева разных пород, кресло-качалка у камина, сервизы севрского фарфора в двух одинаковых полированных горках, масса милых безделушек, любовно расставленных на всевозможных предметах обстановки, — всё это приглашало к приятному времяпрепровождению, отдыху, всё было устроено любовно, с толком и со вкусом. В кабинете хозяина Владислав Гаевский нашёл дагерротипы самого Кузнецова — в молодые годы с женой и малюткой дочкой, и более поздние фотографии — с одной только дочерью. Этот человек, насколько мог судить сыщик, действительно весьма походил внешне на убитого. Однозначному заключению мешало то обстоятельство, что лицо зарезанного в гостинице было сильно изуродовано; тем не менее Гаевский почти не сомневался в том, что они нашли того самого «К.К.», что был им так нужен. Одну из фотографических карточек, наиболее позднюю, как показалось Владиславу, он вынул из рамки и положил в карман.

— Не беспокойтесь, я обещаю вернуть этот снимок, — Гаевский предупредил возможный вопрос горничной.

На письменном столе сыщик увидел кипу газет, небрежно брошенных поверх толстой книги. Гаевский взял стопку в руки и просмотрел её. Оказалось, что хозяин кабинета регулярно изучал «Торгово-промышленную газету». Толстой же книгой оказался тысячестраничный «Вестник финансов, промышленности и торговли», издававшийся ежеквартально. Из него торчала закладка. Сыскной агент открыл альманах в заложенном месте и увидел, что Кузьму Фёдоровича интересовал отчёт о состоянии счетов «Санкт-Петербургского международного банка», одного из крупнейших коммерческих банков Российской Империи. Гаевский вернулся к изучению газет и обнаружил, что в сводной таблице биржевых котировок карандашом были отмечены купли-продажи акций этого банка.

— Скажите, Алевтина, а в какой банк собирался Кузьма Фёдорович в день своего исчезновения? — полюбопытствовал Гаевский.

— Ой, да разве ж я знаю, — замахала рукой горничная. — Разве ж я могу об этом хозяина спрашивать?! Моё ж дело маленькое — пиджак почистить.

— А чем занимался Кузьма Фёдорович? Служил?

— Нет. Раньше, говорили, был в офицерах, но я того не застала. У него три дома в Питере, так что он живёт доходами от них.