Алексей Ракитин - Убийство на Знаменской

После этого, как только Шумилов начал спускаться по лестнице, Полозов живо вернулся назад, в коридор, к двери второго номера и постучал негромко, но требовательно. Из-за двери ответила Проскурина:

— Что угодно?

— Коридорный вас беспокоит. Хочу узнать, не надобно ль чего?

— Нет, нет, благодарю за внимание, не сейчас…

Полозов, вполне удовлетворенный услышанным, успокоился, вернулся на лестницу и сделал знак швейцару, означавший, что всё в порядке. Швейцар, с печатью важности в лице, в яркой алой униформе с галунами и лампасами, делавшими его похожим на генерала эпохи наполеоновских войн, с этой минуты потерял к Шумилову всякий интерес.

Алексей Иванович, между тем, спустился по лестнице и прошел к буфетной стойке. Это место по праву являло собой объект вожделения любого лакомки: в стеклянных витринах выставлены разнообразные десерты, от которых просто глаза разбегались — желе, украшенные свежими и глазированными фруктами, суфле с пеной из взбитых сливок, многослойные пирожные на фарфоровых блюдечках, более дюжины сортов мороженого в хрустальных креманках, обложенных колотым льдом. На полках позади сновавшего без устали буфетчика красовалось множество бутылок с ярким этикетками, от которых прямо-таки рябило в глазах. Над всем этим великолепием витали ароматы кофе, горячего шоколада и ванили. Алексей принялся пристально изучать бутылки, пока не услышал вежливое:

— Что желает господин?

Буфетчик, учтивый малый лет тридцати, с зализанным пробором и с лисьем выражением в лице, выжидательно уставился на Шумилова.

— А нет ли у вас… чего-нибудь… особенного. Скажем, сакэ. Да, я бы выпил сакэ, — сказал Алексей Иванович. — Или нет, чоя предпочтительнее. Чоя у вас имеется?

— Чоя нет и сакэ нет, — не моргнув глазом, осклабился буфетчик. — Рисовая водка уж слишком на любителя. А вот наша, пшеничная — есть. Пожалуйте! Совершенно замечательная «Зубровка». Могу достать со льда. Поглядите-ка, «со слезой».

Буфетчик полез под прилавок и достал откуда-то ледяную бутылку, которая на прилавке вмиг запотела.

— М-да, как это банально, — вздохнул Шумилов, — остаётся только водку посолить, чтоб совсем стало противно. Ну, что ж, водка, так водка. А ты вот что скажи, милейший, тот убитый из третьего номера тоже водку пил?

— Какой такой убитый? — обыденно, даже бровью не поведя, спросил буфетчик, наливая Шумилову прозрачную жидкость в граненый стопарик. — Лимончик? Или кусочек севрюжки с хренчиком изволите?

— Давай уж севрюжку на вилочке. Только не прикидывайся, будто вопроса моего не понял, дурить-то не надо! — строго сказал Шумилов, давая понять, что праздные рассуждения вести не намерен. — Можно подумать у вас тут каждый день жмуриков находят.

— Правда ваша, не каждый день, — вздохнул буфетчик.

— Давай так, ты мне рассказываешь про ту ночь, а я тебе гонорар плачу как соавтору.

— Что значит «соавтору»? — удивился буфетчик; слово, видно, было ему незнакомо.

— Дак ты меня не знаешь? Я Корифей Мертваго! — важно провозгласил Шумилов и, подбоченясь, выпятил грудь, как и должен был повести себя на его месте напыщенный, самодовольный писака. А буфетчик вмиг переменился в лице, заулыбался, закачался в непрерывных поклонах, точно увидел старого знакомого:

— Ох, господин Мертваго, простите дурня, не признал, не признал, целый день стоишь тут, глаз не подымая, света белого не видишь… Простите, пожалуйста, очень приятно вас видеть у нас.

«Ах ты, каналья, какой хитрован!» — искренне восхитился Шумилов. — «Ведь моментально подстроился, не то что этот пентюх, коридорный со второго этажа». Алексей буквально час назад выдумал журналиста «Корифея Парацельсовича Мертваго», а его тут узнают и кланяются! Да притом так натурально! Назвался бы он любым другим именем, и его бы буфетчик точно также узнал бы и обрадовался. Вот ведь шельма, вот настоящий знаток человеческих душ, а если точнее, человеческих слабостей!

— Ладно, ладно, — Шумилов изобразил великодушное смирение, — я ж всё понимаю, мои портреты нечасто в газетах публикают, я, вообще-то, против этого. В общем, я думаю очерк написать об том случае, ну, когда у вас в номере мужичка зарезали. Кумекаешь?

— А «гонорар» — это сколько?

— Хех, хитрый ты, как я погляжу. Смотря, какие сведения мне сообщишь. Если что стоящее — то пятерку дам, давиться не стану; а ежели журнал дашь посмотреть — у вас ведь есть журнал? — то и на червонец не поскуплюсь. Ну, а за «нет», брат, «нет» и получишь. Я человек честный!

— Идёт, — возбуждённо облизнул красные губы буфетчик. — Только… только, господин Мертваго, не могу я в толк взять, зачем вам мой журнал.

— Ну, ты, брат, даёшь! Это же не фельетонишко какой, это же будет очерк! Читай по губам: о-о-че-е-ерк. Это же рассказ, точно передающий канву реальных событий. Это не выдумка какая, не анекдот, не бабский трёп на завалинке. Это очерк! Это особое дело. У нас с этим строго. Потому фамилия Мертваго и стоит высоко в газетном мире, что Мертваго глупости всякие не повторяет, а пишет вещи проверенные. Так что — на словах это одно, а я своими глазами убедиться должен.

— Ну, тогда да, да, конечно… — буфетчик с сознанием важности исполняемого дела чуть отодвинулся в сторону и быстро, украдкой оглядел буфет и видимую ему часть вестибюля. — Стойте вот так, господин репортёр, да, пошире, пошире руки, а то у нас народ любопытный, всяк к тебе в карман заглянуть норовит.

Он проворно открыл журнал заказов, лежавший тут же на прилавке, перелистал несколько страниц и повернул его к Шумилову. Алексей Иванович не торопясь достал портмоне, отсчитал две синие пятирублёвые банкноты, положил их на прилавок и залпом опрокинул в себя стопарик с водкой. Водка после мадеры покатилась по пищеводу легко, почти незаметно; не поморщившись, он закусил кусочком севрюги и, прежде чем углубиться в изучение журнала, сказал:

— Приятно видеть перед собой понимающего человека. Налей-ка мне, милый человек, ещё водочки.

Журнал, а попросту большая конторская книга из тех, в какие приказчики обычно заносили приход и расход, был открыт на странице, где в первой строке значилось «6 августа». Далее шли записи под порядковыми номерами, заканчивавшиеся закорючками двух видов, которые, очевидно, были подписями разных людей. В записях было множество сокращений слов и цирф, иногда через дробь.

— Что здесь написано? — Алексей указал на первую запись, сделанную бегущим почерком.

— Это… заказ первый. 12.30 — это время, когда заказ поступил. Далее, 3/8 — это откуда поступил заказ, восьмой номер на третьем этаже. Новый управляющий ввёл такой порядок — записывать время и в какой номер подавать заказ после того, как в прошлом годе один телеграфист пришёл с девицей, назаказывал шампанского с клубникой, ананасов, а потом платить отказался, дескать, чем докажете, что это в мой номер был заказ? Доказать-то доказали в конце концов, но скандал вышел. Вот с тех пор… Так, далее читаем: графинчик водки и фунт севрюги. Принял Семилюта, это дневной дежурный третьего этажа, видите, его закорючка.