Алексей Ракитин - Убийство на Знаменской

— Где это «передо мной»?

— Да вот за этим столиком. С Маняшей-Поленом. «Полено» — это прозвище, ей как-то раз «кот» по голове поленом шваркнул, так она ничего, жива осталась. Он занозы из башки вытащил да на панель погнал. А она и пошла. И ничего! Дура дурой, правда, но таковой по жизни всегда была.

— Подожди, Жанна, — остановил её словоизвержение Шумилов, — там сидели две девицы, тёмненькая и светленькая. Ты хочешь сказать, что…

— … светленькая — это Маняша, а тёмненькая — Сонька.

— А вот тут ты врёшь, — убеждённо сказал Шумилов. — Я знаю, что Сонька-Гусар рыжая.

— Хе, наивный всё же народ мужчины! Сонька правда рыжая, да только парик у неё чёрный. Она космы свои остригла и уже с неделю ходит в парике. Ей, кстати, к лицу, хороша мордашка…

Шумилов не мог поверить, что в течении столького времени наблюдал за объектом своих розысков и не догадался, кто же перед ним. Как утопающий, в последней надежде хватающийся за соломинку, он снова спросил Жанну:

— Ты часом не шутишь со мною? Если шутишь, то это плохая шутка.

— Что вы, Прокл, — мгновенно трезвея, пролепетала Жанна, — клянусь Богом, и в мыслях не было шутить над вами. Это в самом деле была Сонька-Гусар.

Шумилов вскочил из-за стола, и помчался следом за ушедшими девицами, набросив на ходу на плечи плащ. Выбежав на улицу, он внимательно посмотрел в обе стороны Невского проспекта. Никого! Чертовщина какая-то! Неужели они куда-то завернули? Куда? В «Гостиный двор»? Или вообще остались в «Пассаже»?

Алексей усилием воли подавил панику и уже спокойнее принялся рассматривать народ, вышагивавший по Невскому. И, наконец, увидел интересующую его троицу на противоположной стороне проспекта, возле самого угла «Гостиного двора». Шумилов торопливо двинулся в их сторону. Компания, между тем, свернула на Садовую улицу и исчезла из поля зрения. Алексей Иванович чуть было не поддался соблазну припустить за ними бегом, но сдержал себя, поскольку не хотел привлекать к себе ничьего внимания. По Большой Садовой компания шла не торопясь, и Шумилов быстро сократил расстояние. Он почти было нагнал троицу, как та неожиданно повернула в узкий Толмазов переулок, проходивший позади Публичной библиотеки к Александринской площади. Заглянув за угол, Алексей буквально наткнулся на спины важно вышагивавших по переулку девиц и горного инженера: последний, пристроившись между ними, держал девиц за талии и что-то ворковал, склонившись к уху Соньки. Алексей Иванович в три прыжка догнал троицу и тронул чёрненькую за локоть:

— Одну минуту, Софочка!

Та отшатнулась, явно испуганная неожиданным появлением из-за спины незнакомца.

— Что вам угодно? — раздражённо спросила Сонька-Гусар, пытаясь высвободить локоть, но Шумилов держал её крепко, и выдернуть руку не позволил.

— Я имею к вам весьма важный для вас разговор и просил бы вас уделить мне время…

Шумилов ничего не успел толком объяснить, как горный инженер с неожиданным проворством выскочил из-за брюнетки и, толкнув Алексея животом, грозно рыкнул:

— Любезнейший, не задер-рживайте даму!

Прорычал ни дать ни взять, как фельдфебель на плацу.

— Я не с вами разговариваю, папаша! — огрызнулся Шумилов. — Будьте любезны, отойдите в сторону!

— А я говорю, не задерживайте даму! — горный инженер напирал на Шумилова животом, и получалось это у него убедительно, поскольку он был выше ростом и гораздо больше весом. Шумилов отступил на шаг, затем второй, но потянул за собою Соньку, которую продолжал удерживать за локоть. Девица взвизгнула:

— Мне больно!

— Убер-рите р-руки от дамы! — инженер продолжал брать на арапа. Видимо, ему очень жаль было тех восьми рублей, которыми он рассчитался за угощение проституток в кондитерской.

— Шли бы вы домой к жене и детям, папаша, — в свою очередь посоветовал обладателю крепкого живота Шумилов. Упоминание о семье спровоцировало вспышку праведного гнева. Алексей увидел, как перекосилось лицо инженера, и тот с силой, уже всем телом толкнул его. Второй закон Ньютона сработал как всегда безупречно: отброшенный назад большей силой, Шумилов не удержал равновесия, выпустил локоть Соньки и завалился, ударившись сначала поясницей о выступ здания, а через секунду упав на тротуар. Острая боль в копчике пронзила тело так, что аж слёзы на глаза навернулись.

Неловкое падение Шумилова вызвало приступ веселья как девиц, так и горного и инженера, который пробурчал довольно, глядя на Алексея сверху вниз: «Так-то, голубчик!» Отец семейства радовался бы куда меньше, если бы знал, что бросил на землю дворянина и тем совершил уголовное преступление; и уж ему совсем бы стало не до смеха, если б только он мог догадаться, что последует за этим. Алексей, игнорируя боль в спине, живо поднялся на ноги, и его левая рука скользнула в карман расстёгнутого плаща, туда, где лежал предусмотрительно прихваченный из дома кастет.

Драк Шумилов не боялся ещё с гимназических времён, когда ему в числе прочих дворянских детей чуть ли не каждую неделю доводилось биться «на кулачках» с извечными конкурентами — купчиками из коммерческого училища. Тогда юношескому противостоянию особенную остроту придавало то обстоятельство, что в ростовских гимназиях в основном учились дети донских казаков, сравнительно недавно выслуживших дворянство и сохранивших простоту нравов и скромность быта, в то время, как в коммерческом училище нашли приют сынки богатых местных воротил, в своей значительной массе армяне и греки. Так что спор на тему, чей кулак тяжелее, между детьми военных и торговцев имел характер, так сказать, принципиальный и непримиримый. Шумилов был хорошим гимназистом и никогда от подобных споров не уклонялся.

Он подступил к горному инженеру, не вынимая левую руку из кармана, и просто ткнул его под рёбра с правой стороны, туда, где у всех людей находится печень. Плащ был расстёгнут, поэтому движений не сковывал; удар был не очень сильный, но другой здесь и не требовался, печёнка — очень чувствительное место, особенно у красноносых любителей коньяка, каковым, видимо, и был горный инженер. Тот ахнул от неожиданности и боли, а Шумилов ласково подхватил его правой рукой, не давая упасть, и тут же вторично навесил кастетом по печени. На физиономии горного инженера возникла жалостливая гримаса, точно у умирающей кобылы, он ничего не мог произнести, потому что при такого рода травмах всегда перехватывает дыхание. Шумилов же, удерживая противника от падения, взволнованно запричитал: «Ему нехорошо! Ему нехорошо! Врача надо!»

Девицы во все глаза таращились на происходящее, видимо, не совсем понимая странную перемену в поведении прежде столь энергичного защитника. Первой опомнилась светловолосая, которую вроде бы звали «Маняшей»; она подскочила к Шумилову и помогла ему удержать на ногах тучного инженера, заодно подсказав: «Сзади вас аптека, потащим его туда».