Юрий Тубольцев - Тиберий

Только теперь Сеян выдохнул.

— Цезарь, я хочу жить долго, но умереть прежде тебя! — браво, по-военному, отрапортовал префект. А далее уже другим тоном он продолжил: — Именно поэтому, то есть, чтобы продлить наши годы, я пришел сегодня к тебе, Цезарь, с намерением сообщить об очередной опасности, исходящей из Рима.

— Ну что еще? — устало перебил Тиберий. — Мы уже казнили и изгнали всех, кого только можно, кто хоть сколько-то выделялся из серой массы!

— Дело в том-то, что серые быстро линяют и принимают вызывающе яркую окраску, как та землеройка! Теперь во весь голос заявил о себе Друз. Еще месяц назад я бы не поверил в возможность такого перевоплощения. Но это произошло.

— Ты полагаешь, будто мне опасен несмышленый птенец? Да ты меня просто унижаешь!

— Не кипятись, Цезарь, Друз тебе не соперник, но его используют те силы, которые толкали к мятежу его мать и брата.

— Если эти силы так могущественны, что должны вызвать мой страх, то почему они столь легко отдали нам Агриппину и Нерона?

— Разве легко, Цезарь? Вспомни, сколько лет мы подбирались к ним. Если можно было бы атаковать их раньше, я тебе сказал бы об этом. В том-то и дело, что долгое время нам не удавалось подступиться к ним, и мы довольствовались мелкой добычей в лице сподручных Агриппины. Но в конце концов мы сумели вывести Агриппину и Нерона на чистую воду и так четко вскрыть их испорченность, что от них отвернулись даже близкие сторонники. Особенно удачным оказался твой, Цезарь, ход с обвинением Нерона в мерзком распутстве. Это сделало его защиту делом неблагородным. Растоптав в нем личность, ты разом уничтожил его и как политика.

Тиберий поморщился. Он не любил резких выражений.

— Ближе к делу, — недовольно потребовал он и тут же добавил: — Нерон сам себя растоптал.

— Да, конечно, — легко согласился Сеян, — но ты сумел показать это всему народу римскому. И вот тогда партия Агриппины решила избавиться от запятнанного лидера, отстраниться от него. А поскольку сама Агриппина не смирилась с потерей сына и скомпрометировала себя заступничеством за обреченного, недавние соратники сдали ее нам вместе с Нероном. Это страшные люди, Цезарь. И Друз — худший из них. Он быстро уловил, куда дует ветер, и стал самым ярым обвинителем своего брата, а попутно — и матери. Я об этом узнал совсем недавно и ужаснулся. Он понял, какую перспективу сулит ему низвержение Нерона, и старался, как мог, выслеживая старшего брата и предавая огласке всяческие перчинки его похождений.

— И вот теперь партия Агриппины, как бы возродившись, получила нового, ничем не запачканного лидера, — после небольшой паузы подытожил Сеян. — А в глазах народа Друз, к тому же, предстает мстителем за мать и брата, которые теперь уже подаются черни как жертвы репрессий. Вот такой у него ныне выигрышный образ.

— Опять ты сумел убедить меня, Луций Элий.

— Не я убедил тебя, Цезарь, а факты.

— Но если вспомнить твой пример с землеройками, то можно ожидать, что после низложения Друза появится другой лидер.

— Нет, Цезарь. Лидером у землероек бывает только самец, а применительно к нашему случаю следует утверждать, что самцом в римской политике может быть только представитель рода Цезарей. После Друза надолго образуется пустота, ведь Гай еще слишком юн.

— Гая ты не трогай! — встрепенулся Тиберий.

— О, я знаю, Цезарь, что он твой любимец.

— По крайней мере, он не развратничает, а усиленно постигает науки, — горячо заговорил принцепс, — он лучший оратор из всех молодых аристократов, образован в греческой литературе, да и в прочих благородных искусствах преуспевает на зависть всем. К тому же, заметь, он ничем не поддержал мятежных братьев и саму Агриппину. Более того, мне говорили, будто он пытался образумить их.

— Да, малый смышленый и очень осторожный, — согласился Сеян. — Ну, а какое решение мы примем в отношении Друза?

Тиберий закусил губу и взял паузу. Потом глухо сказал:

— Действуй.

И Сеян начал действовать. В результате, еще до окончания этого, столь трагического для семейства Германика года Друз оказался заточен в подземелье палатинского дворца.

В Риме наступило затишье. Обезглавив оппозицию, Сеян надолго лишил ее инициативы. Все произошло так, как он предвидел, и Тиберий в который раз возносил хвалу богам за то, что в период его бессильной старости они подарили ему такого расторопного помощника. "Но куда же он теперь денет свою неуемную энергию? — спрашивал себя Тиберий. — Этого человека невозможно представить бездеятельным".

Присмотревшись к другу, принцепс убедился, что тот отнюдь не пребывает в пассивности. К нему постоянно едут делегации со всех территорий огромного государства, его обхаживают вольноотпущенники-дельцы, он встречается с сенаторами, руководит штатом советников опять-таки из числа вольноотпущенников, часто отлучается с острова на два — три дня, чтобы оперативно управлять событиями, а оставаясь один, пишет.

— Друг Луций, сегодня на наше многострадальное государство снизошел покой, и это твой успех. Ты заслужил отдых, а трудишься едва ли не больше, чем прежде, — обратился Тиберий к Сеяну.

— Для того и тружусь, чтобы в стране был покой, лаконично пояснил префект.

Тиберию очень понравился ответ соратника. Он выразил главный принцип делового подхода самого правителя. Управлять государством, оставаясь в тени, не привлекая вульгарного внимания обывателей, управлять так, чтобы сам этот процесс никому не был заметен, представлялось Тиберию вершиной политической мудрости и истинно аристократической гордости.

— Но ты совсем перестал посвящать меня в дела, — заметил принцепс.

— Сегодняшние дела не столь значительны, чтобы прибегать к твоему, Цезарь, участию, — разъяснил Сеян, — не заботься об этом, Цезарь. Уж кто заслужил покой, так это, в первую очередь, ты. Поживи же в свое удовольствие.

Тиберий с благодарностью посмотрел на префекта, а тот ответил дружелюбной улыбкой и стальным взглядом.

После разговора с Сеяном Тиберий вышел из дворца, поднялся на самую высокую точку острова и, окинув взором свои нынешние владения, глубоко вздохнул. Действительно, почему бы ему, наконец-то, не пожить в свое удовольствие. Шестнадцать лет обязанности принцепса съедали все его силы, мысли и чувства. Он лишал себя человеческих радостей, а в это время другие развлекались и получали удовольствие от жизни. Он работал на благо государства, а это государство не только не оценило его самоотверженности, но возненавидело и оклеветало своего благодетеля. И вот теперь Сеян, единственный человек на свете, сумевший оценить его, пришел на помощь и взвалил на себя груз государственных забот. Может быть, он послан богами специально, чтобы предоставить ему, Тиберию, возможность вкусить прелести беззаботной жизни? Может быть, это и есть награда судьбы, которую он часто укорял за жестокость?