Юрий Тубольцев - Тиберий

С этими словами Тиберий вперил жесткий взгляд в Либона. Неестественная улыбка все еще висела на суровом лице принцепса, словно привязанная к его губам, и создавала жутковатый контраст с выражением глаз. Бедный Либон сам едва не упал и слабо пролепетал:

— О Цезарь Август, ты так силен, что чуть ли не отсушил мне руку. Это позволяет мне и всем нам, римлянам, надеяться на продление твоих лет, столь благостных… — у него не хватило сил закончить фразу.

— Хорошо. Коли благостных, я тоже позабочусь о продлении своих лет, а потому позволю себе, если ты не возражаешь, периодически искать в тебе опоры, дабы сэкономить силы. Не вижу ничего зазорного в том, что старость ищет поддержки у молодости. Только прошу тебя, не называй меня Августом. Так пусть меня величают иноземцы, враги. А ты ведь мне друг.

В дальнейшем Тиберий еще несколько раз сдерживал руку Либона, делая вид, будто опирается на нее, но в этом уже не было необходимости. Замышлял ли молодой аристократ покушение или нет, в любом случае выходка принцепса деморализовала его, и он уже ни на что не был способен.

Вечером Скрибоний Либон все еще дрожащим голосом поведал друзьям о свидании с принцепсом. "Представляете, напоследок он пригласил меня к себе на обед в будущие иды", — закончил молодой человек душераздирающий рассказ. По городу поползла молва о злодейском хладнокровии принцепса. "Неслыханно, ему со всех сторон грозят беды, а он ведет себя так уверенно и расчетливо, — шептались простолюдины. — Это какую же нечеловеческую, свирепую натуру нужно иметь!"

А тем временем Тиберий держал совет с Саллюстием.

Саллюстий Крисп был сыном известного историка и консуляра Гая Саллюстия Криспа, который своими нравоучениями пытался пробудить совесть диктатора Юлия Цезаря — смехотворно грустное занятие! Сын понял тщетность усилий отца и, как многие знатные римляне того времени, отказался от общественного поприща. Несмотря на уговоры Августа, а потом и Тиберия, призывавших его к активной политической деятельности, он остался частным лицом. Однако при этом он оказывал принцепсам помощь в решении важных вопросов на дружеских началах.

В тот день Саллюстий принес Тиберию первые сведения о новоявленном Агриппе.

— Пока силы его невелики, — говорил Гай, — но он ведет бурную агитацию в муниципиях…

— И эргастулах, — мрачно сострил принцепс. — Извини, что перебил, но ты слишком напряжен. Расслабься.

— Сам он действительно похож на Агриппу, продолжал Саллюстий. — Только зарос весь, как варвар, степень сходства установить сложно. Величав, подает себя аристократом, но на самом деле не нобиль — я точно установил.

— Как?

— Моим людям удалось проникнуть на одну сходку, где он вещал о твоей, извини, Цезарь, тирании и о грядущей свободе.

— Если не извиню, то дам подтверждение его словам. Так что, при всей своей свирепости, вынужден пожаловать тебя снисхождением.

— Да, — усмехнулся Саллюстий. — Так вот, он говорил очень ярко, образно, логично и даже чуть было не перевербовал моих клиентов. Но когда я прочитал записанную ими речь этого оратора, то понял, что настоящего образования у него нет. Признаюсь тебе, он талант, но законы риторики ему неведомы. Скорее всего, чей-нибудь вольноотпущенник.

— Я как раз и полагал, что его хозяева заседают в курии. Пошарь на Палатине, поищи связей с сенаторами. Потом я тебе дам имена подозреваемых.

— Я пытался разобраться с источниками финансирования его предприятия. Установил, что большую часть денег он получает не от каких-либо производственных или торговых компаний, а напрямую из Рима. То есть нельзя сказать, чтобы его очень поддерживало население Италии, хотя плебс и волнуется. Граждане истосковались по большим делам, потому и ведутся на всякую фальшивку. А вот в столице кто-то очень заинтересован в нем и не жалеет средств.

— Хорошо, Гай, продолжай в том же духе. Скажи, сколько нужно людей и денег — все получишь. Полагаю, что твоим ловким клиентам следует и впредь держаться поближе к этому самородку, пока не удастся сорвать с него маску. Дай им в помощь преторианцев, переодетых простолюдинами. Пусть Сеян отберет тебе самых смышленых. Я распоряжусь.

После того как в ставку Лжеагриппы внедрились шпионы, которые с помощью денег и дезинформации, получаемых от принцепса, стали искать благоволения главаря, развитие этого заговора оказалось под контролем Тиберия. Теперь он мог более спокойно заняться Либоном.

Первый донос на этого молодого повесу поступил от сенатора Фирмия Ката. Но, поскольку Тиберий не водил дружбу с кем попало, Кат не отважился лично подступиться к мрачному принцепсу и передал свое сообщение через человека, имевшего доступ во дворец. При этом он просил аудиенции у принцепса, дабы персонально явить ему образец служебного рвения. Сколь ни манила Тиберия перспектива что-либо выяснить о проделках Либона, он в свойственной ему манере не торопил события. Его нарочитая медлительность нередко угнетала противников и побуждала к неосторожности.

Есть такая детская игра: группа мальчишек становится за спиною одного, и кто-нибудь дает ему пинка, а он должен угадать, кто именно к нему приложился. Так вот, в этой игре Тиберий в свое время всегда побеждал. Когда его намеренно пытались ввести в заблуждение, он бывал особенно проницателен.

И в этой ситуации Тиберий поступил не так, как от него ожидали. Он продолжал общаться с Либоном, приглашал его на пиршества, дружелюбно с ним беседовал. Правда, во время их совместного жертвоприношения в коллегии понтификов, по его требованию, Либону подали свинцовый нож вместо железного. Это можно было бы расценить как шутку или очередную проверку. Однако, скорее всего, таким жестом он предостерегал Либона, давал ему понять, что его замысел раскрыт. Но зато Тиберий всерьез занялся Катом. Он навел о нем справки и выяснил, что Фирмий Кат слыл другом Либона, приобщившим его к разгульному образу жизни, ввергшим в долги и заморочившим ему голову сеансами у магов. Причем, сделав донос на своего друга, Фирмий, не ожидая за собою слежки, открыто похвалялся надеждами на будущее. Он заявлял, что скоро его карьера резко пойдет в гору, а погреба наполнятся богатствами.

Тиберий очень негодовал, когда с ним хитрили, стремились использовать его положение принцепса в корыстных целях, спекулировали на государственных проблемах. Поэтому он отказался допустить к себе Ката. Не желая выслушивать и соответственно награждать доносчика, он решил самостоятельно разобраться с подозреваемым и добрым отношением даже пытался заставить его отказаться от злоумышлений. Но тут дело Либона выплыло на поверхность с другой стороны.

Когда общественное устройство становится чуждым социальной человеческой природе, люди лишаются возможности реализовывать свои способности, воплощать свою сущность в жизнь естественным образом. Тогда место былых ценностей занимают фетиши ложных ориентиров, манящих людей все дальше от самих себя вплоть до полной личностной деградации. В такие эпохи, помимо погони за миражами фальшивых, то есть враждебных человеческой природе факторов престижа, люди стремятся компенсировать духовную ущербность своей жизни, погружаясь в наркотические грезы иррациональности. Больное общество страдает галлюцинациями всевозможных суеверий, в нем распространяются диковинные культы и экзотические религии.