Юрий Тубольцев - Тиберий

Тиберий не отличался динамичной смекалкой, и многое приходило ему на ум уже после свершения события. Этим отчасти объясняется его напряженность в курии, многими воспринимавшаяся как угрюмость и враждебность: он опасался упустить нечто важное. Вот и на этот раз Тиберий уже дома, ночью, сообразил, что непомерная активность некоторых сенаторов в осуждении Либона весьма походила на стремление отвести подозрения от самих себя. В ночном мраке память рисовала ему их лица со всей отчетливостью, он слышал голоса, улавливал интонации. И все в поведении этих людей казалось неестественным, преувеличенным, показным. Тиберий не мог связать свои наблюдения с противоестественностью самого общественного устройства, а потому искал разгадку в злобных помыслах сенаторов. "Либон уничтожен, но заговор остался", — думал он и терзался бессонницей.

Утром принцепс призвал в свой таблин Саллюстия Криспа и велел доложить, как идет расследование заговора Лжеагриппы. Саллюстий с удовольствием поведал о разработанном плане захвата главаря во время тайного свидания, подстроенного его людьми якобы для передачи большой денежной суммы. В ходе расследования были выявлены высо-копоставленные персоны, сочувствующие заговору и поддерживающие его деньгами. Однако уличить этих людей как организаторов смуты не удалось. Тиберий похвалил своего изобретательного помощника и отпустил его для завершения начатого дела. Однако, оставшись в одиночестве, он грустно задумался.

Если к сенаторам, подозреваемым им в кознях после процесса над Либоном, прибавить тех, кого назвал Саллюстий, то в курию ему можно входить только в сопровождении когорты вооруженных стражников. "Пожалуй, вскоре я стану подозревать самого себя, — думал Тиберий. — Но почему они жаждут моего падения, моей гибели, ведь после меня им будет хуже? Никто другой не сможет найти в себе столько терпения, никто не заставит себя видеть в них людей. О, они еще вспомнят…"

А Рим роптал. Сенатские постановления, брошенные вслед отправившемуся к знатному прадеду Либону, словно камень, пущенный в спину убегающему, вызвали возмущение в народе. "Это тиран заставил нас так поступить, — оправдывались сенаторы и, переглядываясь друг с другом, чуть ли не искренне удивлялись: — И как ему только удалось довести нас до такой низости". Столица страстно проклинала Тиберия и с надеждой взирала на того, кто называл себя Агриппой. Однако внезапно разговоры о нем прекратились за отсутствием каких-либо оснований. Мятеж бесследно растворился, словно был всего лишь сладким сном чего-то желающих и к чему-то стремящихся римлян.

Но беспричинных событий не бывает. В один из дней напряженного периода ожидания перемен в кабинет принцепса четыре преторианца ввели рослого, гордого человека, который сразу немигающим взором будто пригвоздил Тиберия к спинке кресла. Тот едва не потупился, что с ним бывало только в общении с Августом, да и то в далекой молодости; позднее Тиберий старался не встречаться с ним взглядом во избежание конфликта, так как дворцовым этикетом предписывалось робеть пред светлым сиянием Августовых глаз, а он уже не чувствовал себя настолько ущербным.

— Вот он, раб Клемент, — с насмешкой над узником и гордостью за свой успех произнес стоящий слева от принцепса Саллюстий Крисп.

Справа располагался Друз.

— Как же ты стал Агриппой? — в том же тоне, каким говорил Саллюстий, поинтересовался Тиберий.

— Так же, как ты — Цезарем, — ответил Лжеагриппа, хлестнув Тиберия по лицу надменным взглядом.

Друз в припадке бешенства дернулся к арестованному, но Тиберий удержал его своей железной клешней. А Саллюстий тайком торжествовал. "Вот какого отъявленного злодея я вам выловил", — как бы говорила его лукавая физиономия.

У Тиберия от слов самозванца глаза налились гневом, но привычным усилием воли он подавил чувства.

— Неплохая карьера для раба, — заметил он снисходительно. — Однако ты просчитался. Ты взял за образец покойника и тем самым уготовил себе его судьбу.

— А все же она лучше твоей! — отреагировал Клемент.

Тиберий представил этого человека в курии рядом с такими людьми, как Либон, Фирмий Кат, Вибий Серен и Азиний Галл, и он будто бы сделался еще крупнее. "Почему мир перевернулся, ведь раньше все было наоборот? — мучительно подумал он. — А теперь раб выше сенатора".

Возвращаясь к теме разговора, принцепс вопросительно посмотрел на Саллюстия, и тот дал пояснения:

— Он раб Агриппы Постума. Когда умер Цезарь Август, этот прощелыга каким-то образом пронюхал о том, что тогда хранилось в тайне, и тут же пустился на остров Планазию в надежде выкрасть господина и воцариться с ним в Риме. Но наша оперативность… В общем, волею богов он опоздал, но все же не отказался от преступного замысла. Прячась в горах, он дождался, когда у него отрастут волосы, чтобы скрыть отличия от хозяина, и выдал себя за Агриппу.

— Ты сам не мог на это решиться, — снова обратился Тиберий к арестованному, — кто тебя надоумил?

— Конечно, я сам не мог совершить такого, — подтвердил Клемент, наслаждаясь напряжением Тиберия.

— Так кто же руководил тобою? — поторопил его принцепс.

— Боги и настоящий Цезарь, — торжествуя, заявил допрашиваемый.

Тиберий, перед этим в нетерпении подавшийся вперед, теперь откинулся на спинку кресла и сказал:

— Все понятно. Он ничего не скажет. Друзья мои, этот человек всю жизнь был унижен судьбою, но, прорвавшись на краткий миг к свободе, он возжелал восполнить себе страдания многих лет рабского существования. Раб почувствовал себя человеком. Теперь его звездный час! Он пытается доказать самому себе и тщится внушить нам, будто он не хуже всех нас. Нет, он ничего не скажет, и, может быть, это к лучшему: не придется возиться с десятком других либонов.

Тиберий уловил во взгляде арестанта интерес, показывавший, что он — единственный из всех присутствующих — по достоинству оценил сказанное, и впервые отвел глаза, чтобы не выдать неподобающего ситуации уважения. "Вот и этого человека судьба сделала моим врагом", — с горечью подумал Тиберий, а вслух сказал:

— Не мучайте его напрасно. Просто убейте, а труп вынесите по частям, когда стемнеет.

— Вот и я, Друз, последовал твоему дурному примеру, — мрачно обратился он к сыну. — Нельзя зарекаться. Судьба-насмешница любит опровергнуть человека.

"А ведь, пожалуй, он жаждал суда, — подумал Тиберий, оставшись в одиночестве, — собирался обличать меня и красоваться перед всем миром… Испортил я ему "звездный час", но так нужно".

Слухи о расправе над Лжеагриппой, конечно же, просочились в город, и сенаторы, а заодно с ними многие всадники в страхе ожидали лавину судебных преследований и репрессий. Однако все было спокойно. Тогда страшившиеся возмездия осмелели и перешли к обвинениям. "Видимо, тиран боится правды еще больше, чем мы", — шептались они. А эхо народной молвы подхватило: "Тиран боится правды!"