Юрий Тубольцев - Тиберий

Лишив себя права на золотую посуду и шелк, сенаторы заткнули рот совести, как сегодняшние богачи избавляются от чувства морального дискомфорта благотворительностью, и потому с удовольствием приняли от Азиния возвращенное серебро. Фронтон остался наедине со своей принципиальностью, а все сенаторы примкнули к Азинию Галлу. Тиберий понял, что на сегодня ресурс моральности высшего сословия исчерпан, и высказал мнение о несвоевременности дальнейших мер по ограничению роскоши. Он внес только одну поправку в постановление. Там, где говорилось о запрещении использования дорогих сосудов с накладными табличками, этот борец за чистоту родного языка попросил заменить греческое слово "эмблема" каким-нибудь латинским аналогом. Однако, выказав в целом несвойственную ему мягкость, принцепс тяжеловесно заключил, что если нравы общества хоть в чем-то пошатнутся, то найдется кому заняться их исправлением.

Но на этом заседание не кончилось. На ораторское возвышение взошел видный сенатор Луций Кальпурний Пизон, младший брат Гнея, и изъявил желание уже сейчас вступиться за нравы. Гневным словом он ударил по червю коррупции, разъедающему остов государства. При ведении общественных дел магистраты и чиновники руководствуются лишь частной выгодой, суды продажны, а любого, вступившегося за правду, дерзкие ораторы шантажируют сфабрикованными обвинениями — утверждал он. Прогремев раскатами грома праведного возмущения, Луций Пизон заявил, что покидает порочный Рим с намерением поселиться в самой дальней италийской деревне. С этими словами он направился к выходу из курии. Однако ему навстречу бросился Тиберий и принялся упрашивать его остаться, даже взял за руку, чтобы удержать. Принцепс был очень почтителен и сладкоречив в отношении Пизона, но в душе испытывал совсем иные чувства.

Выходка Пизона являлась прямым ударом по Тиберию как правителю. В государстве абсолютно все плохо, кругом торжествует порок и надеяться на улучшение при такой власти не следует — вот что утверждал его поступок. Абстрактный характер критики свидетельствовал об отсутствии желания действительно что-либо улучшить, а демонстративный уход из курии выглядел как плевок в лицо Тиберию. Причем этот демарш был произведен именно тогда, когда сенат предпринял какие-то шаги по исправлению нравов, и очевидно имел целью зачернить оптимистичный тон сенатской политики последнего времени. Упоминание об ораторах — обвинителях выглядело намеком на дело Либона и также было направлено на дискредитацию Тиберия. Являлось ли это выражением желания просто насолить принцепсу или же Пизон действовал в интересах старшего брата Гнея, потенциально претендующего на первенство в сенате, сказать было трудно. Но в любом случае Тиберий не мог оставить без внимания этот выпад, тем более что в своей политике он пока ничуть не отклонился от курса всеми восхваляемого Августа, только несколько улучшил финансовое положение государства за счет подбора более честных чиновников и экономии на массовых зрелищах.

Однако Тиберий сделал вид, будто не понимает, куда направлен удар Пизона, и предполагает в нем союзника, разуверившегося в победе их общего дела. Принцепс не противостоял оппоненту, а как бы утешал его, уговаривал не отчаиваться, верить в их совместный успех и способствовать ему. Это произвело доброе впечатление на собрание, и если бы Пизон продолжал упорствовать в намерении покинуть Рим, то выглядел бы уже не обличителем, а слабовольным человеком, избегающим трудностей.

— Твои собственные слова, дорогой Луций, должны убедить тебя остаться с нами, — вкрадчиво, мягко говорил Тиберий. — Нельзя лучшим воинам покидать строй в битве за Отечество. Ты справедливо указал, сколько у нас еще недостатков, как велик фронт борьбы за очищение нравов. Да, сегодня мы сделали лишь первые шаги в этом направлении, но мы движемся. А для того, чтобы идти дальше, нужно сплотить наши ряды. Против дурных людей должны подняться честные, порок стяжательства не уйдет сам собою, его необходимо вытеснить добродетелью, отбросить за границы государственной жизни. А кто же у нас честнее тебя и твоего брата? Если такие люди, как вы, падут духом и прекратят борьбу, то восторжествуют те, кого ты критиковал.

Пизону пришлось остаться, однако он носил протест на лице и вскоре вновь совершил наскок на Тиберия. Он выступил с обвинением против весталки Ургулании и привлек ее к суду.

Жрицы богини Весты были очень уважаемыми в Риме дамами. Они поддерживали священный огонь в храме своей богини, который символизировал очаг всего государства. Таким образом, они, как бы являлись хозяйками самого города Рима как единой семьи. Следовательно, весталки не могли иметь собственную семью и вообще должны были блюсти обет целомудрия, дабы не изменять с конкретным мужчиной целому государству. Естественно, выполнение этого требования делало их весьма строгими, принципиальными и несговорчивыми.

Ургулания не явилась в суд, а вместо этого направилась домой к Тиберию. Однако ей был нужен не принцепс, а его мать. Ургулания дружила с Августой.

Пизон нанес удар с Ганнибаловым коварством, он поставил Тиберия между двух огней. С одной стороны, тот как поборник справедливости и блюститель законности должен был наказать строптивую женщину, а с другой — не мог допустить столь явного демонстративного унижения матери. Весь Рим злорадствовал, готовясь наблюдать нравственные конвульсии принцепса, бессильно бьющегося в капкане.

Августа, выслушав Ургуланию, устроила сыну скандал, упрекая его в том, что своим либерализмом он распустил сенат, который уже в открытую покушается на семью принцепса.

— Растоптав мою репутацию, сведя на нет мое влияние, они следом возьмутся и за тебя! — возмущалась она.

— Спокойнее, Августа, — говорил Тиберий, — они хотят поссорить нас с тобою. Не будем же поддаваться провокации. Подумаем вместе, как выйти из положения.

— Меня преследуют и унижают! Мы не можем идти на уступки! Нужно заткнуть рот Пизону!

— Хорошо, я поговорю с его друзьями и родственниками, а ты воздействуй на них через жен.

— Само собой, но будет лучше, если ты придумаешь встречный иск. Осуди его, отправь в изгнание!

— Это станет началом политической войны, которая в конце концов приведет к кровопролитию. А я только наладил отношения с сенатом и заставил его работать.

— Ты принцепс, фактически царь. Ты должен держать их в повиновении, а не "налаживать отношения". Сегодняшние люди — не Сципионы и не Фабии, они никогда не оценят ничего доброго, их нужно усмирять силой. Если они не боятся, то устрашают.

— Я принцепс для государства, а не для самого себя или тебя.