Владимир Голяховский - Крушение надежд

Желая перевести неприятную тему разговора, Рупик спросил:

— Ну как Лиля, где она?

— Лилечка все эти годы была в Албании, но скоро должна вернуться. Вы ведь знаете, наверное, что отношения с Албанией прекратились.

— Знаю, конечно. Передайте ей, что я буду рад увидеть ее. А если нужно, помогу устроиться. Ну а теперь займемся вашим здоровьем.

Рупик поставил диагноз «мерцательная аритмия».

Мария настороженно спросила:

— Инфаркта не будет?

— Надеюсь, что не будет. — И врач подробно объяснил ей, что это такое, а затем прописал таблетки новокаинамида и хинидина, добавив:

— Советские препараты намного слабее заграничных, я дам вам немного югославских образцов фирмы «Плива», а вы попросите Лилю привезти вам еще.

На прощанье сказал:

— В случае сильного приступа немедленно приезжайте в приемный покой, скажите, чтобы вызвали меня, а если меня нет, все равно вам введут новокаинамид внутривенно.

— А ложиться в больницу не надо? Мне бы очень не хотелось теперь, так некстати перед Лилечкиным приездом.

— Пока показаний для госпитализации нет. Но если состояние ухудшится, нужно будет лечь.

Два раза Мария приезжала в приемный покой, и оба раза Рупик сам приходил и вводил ей лекарство в вену.

Павел и Нюша замечали, что Мария все чаще держится за грудь у сердца. Она постоянно с нетерпением ждала звонка от Лили. А Лиля звонила редко, ей неудобно было тратить на переговоры деньги Вольфганга. Она уверяла, что скоро приедет, но не знала когда. Мария каждый день суетилась и подготавливала комнату для Лили и внука. Нюша тревожно на нее поглядывала:

— Ты, касаточка, ляжь, ляжь, я, чать, и сама управлюсь. А ты прими свои капли и ляжь.

— Спасибо, Нюша. Что-то мне действительно плохо становится, сердце в груди как будто замирает и бултыхается. Хоть бы до Лилечкиного приезда дожить.

— Ну вот еще! Вестимо, доживешь, касаточка, да еще на внука порадуешься.

— Да, хоть бы еще раз увидеть их… — Мария говорила слабым голосом.

За ночь силы понемногу восстанавливались, и рано утром она уезжала на работу. Павел уходил позже, провожая ее, с тревогой спрашивал:

— Сегодня как? Не надо ехать в Боткинскую?

Она скрывала от него правду и всегда отвечала одно и то же:

— Сегодня мне лучше, не беспокойся.

А он беспокоился, и Нюша говорила ему:

— Павел Борисыч, надо бы Машеньку-то в больницу положить, на сердце больно жалится.

— Да, Нюша, я говорил ей, но она так ждет Лилю с Лешкой и не хочет ложиться, говорит: после их приезда.

— То-то вот то-то и есть, что до их приезда бы надоть — силы подправить.

— Вы правы, но она такая упрямая, говорит, что сама лучше меня все знает.

Наконец получили от Лили телеграмму, что она прилетает через два дня. Мария пришла в сильное возбуждение и все время думала только о встрече. В конце рабочего дня она вдруг почувствовала резкую слабость, сердце стало биться быстро-быстро с небывалой скоростью, его биение передавалось частыми ударами по всей груди, сотрясалось все тело. Мария попыталась сосчитать пульс, но это было невозможно, он оказался слишком частым. Приняла лекарство, которое носила с собой, не стала ждать, пока оно подействует, вышла на улицу и увидела свободное такси. Надо бы ехать в больницу, но ее, наверное, оставят там, а завтра прилетают Лиля с Лешкой. Нет, она не может быть в больнице в такой день.

Шофер такси, женщина, увидела, что ее пассажирка необычайно бледна и закатывает глаза, сама спросила:

— Может, вас надо отвезти в поликлинику или в больницу?

— Нет-нет, я обязательно должна ехать домой, Красноармейская улица, дом 25.

Шофер покосилась на нее и тронула машину. Мария сидела рядом и растирала грудь у сердца. Уже на самом подъезде к дому она вдруг застонала и боком свалилась на водителя. В первый момент женщина растерялась, поняла, что пассажирке совсем плохо. Но она не могла сразу остановить машину посреди дороги, до дома № 25 оставался еще квартал. У подъезда она первым делом пощупала пульс на шее пассажирки — его не было. Мертвое лицо застывшими глазами уставилось на нее.

Женщина в панике выскочила из машины и позвала лифтершу:

— Это женщина ваш жилец?

Та мельком глянула, не всматриваясь:

— Да, из квартиры пятьдесят семь, на восьмом этаже.

Шофер поднялась на этаж, позвонила. Дверь открыла Нюша:

— Чего хотите?

— Я шофер такси, пассажирку везла из этой квартиры. Ей в машине плохо стало. Она там внизу, а машине.

Сметливая Нюша сразу крикнула:

— Павел Борисыч, Машеньке плохо, она в машине внизу.

Задыхаясь, они кинулись на лифте вниз вслед за шофером. Павел подскочил к машине и резко открыл дверцу, тело Марии качнулось и чуть не выпало. Он схватил ее, еще не понимая:

— Маша, Машенька, Машуня!..

Позади него раздались рыдания Нюши.

Боже мой, боже мой!.. Когда Лиля не увидела в аэропорту среди встречавших маму, сердце у нее упало от страшного предчувствия. Там в толпе стоял высокий сгорбленный отец, были Августа, Нюша, Алеша. Но где мама?.. Она схватила Лешку на руки, подбежала к ним:

— Где мама?

Павел обнял ее, прижал и затрясся в рыданиях:

— Мамы нет… нет моей Маши…

Ему все казалось, что вот сейчас откроется дверь и войдет Маша, его Машуня… Нет… И ночью ему казалось, что она лежит на соседней кровати… Он вскакивал — ее не было…

Ушли от Павла ничем не заменимые супружеские узы, тоска томила и сжимала его грудь. Приходилось приучаться к жизни одному, в этом одиночестве на его лице застыло выражение тоски, слезились глаза, изменилась походка, он стал ходить полусогнутым, слегка наклоняясь вперед, — согнул груз потери. Такими простыми и такими необходимыми были их ежедневные супружеские привычки, постоянная забота друг о друге, желание видеть друг друга, видеть прямо с утра, знать, что она рядом; видеть вечером, смотреть на нее, говорить с ней, брать ее руку в свои. Отобрали у него радость быть вместе, стремление всегда и всем делиться друг с другом, делиться мыслями, наблюдениями, радостью и горем. Не стало у Павла бесконечных совместных обсуждений с Марией всего на свете, дел рабочих, дел семейных, переживаний за дочь, а больше всего ему не хватало заботы о ее здоровье, беспокойства — приняла ли она лекарства. И так не хватало ее напоминаний — чтобы он принял свои. Ушли их рассказы друг другу о расходах, покупках, разговоры о знакомых, разговоры обо всем на свете о еде, погоде, политике… А общие планы, планы на день, планы на год, планы на отдых?.. Их не стало. А все эти их споры-разногласия на всевозможные темы… Все ушло, навсегда ушла радость супружеских уз.

Ушла и радость ощущать ее теплое мягкое тело, гладить, целовать, забываться в ласках. Когда он вернулся из лагеря, было так сладостно опять делить с ней это наслаждение, пусть хоть редкое, пусть не такое неистовое, как в молодости, но все-таки с ней, с ней… Более тридцати лет назад они были молодые, и наслаждение приходило легко, само собой, накатывалось волной. Но и сейчас, перестав испытывать те бурные мгновения, приятно было ощущать рядом ее тело.