Владимир Голяховский - Крушение надежд

— Самиздат — это нелегальное издание литературы вручную, направленной против нарушения законов. Власти такую литературу не издают, мы издаем сами — самиздат.

Лиля посмотрела на нее с уважением:

— Ну ты и смелая?

Иосиф Бродский, сын обрусевших интеллигентных евреев, военного фотокорреспондента и бухгалтерши, был представителем послевоенного поколения русской интеллигенции и писал интересные стихи. Их нигде не печатали, и он даже порывался уехать из Советского Союза: они с друзьями разрабатывали план угона самолета, но потом не решились и отказались от замысла. В феврале 1960 года Бродский вместе с другими поэтами впервые выступил на «турнире поэтов» во Дворце культуры имени Горького и прочитал стихотворение «Еврейское кладбище». Тематика и содержание стихотворения вызвали скандал, и Бродский попал под неусыпное око КГБ.

В 1963 году в газете «Вечерний Ленинград» о нем напечатали статью «Окололитературный трутень», клеймили за «паразитический образ жизни». В ней приводились цитаты из его стихов, были скомбинированы две строчки: «Люби проездом родину друзей» и «Жалей проездом родину чужую». Их слили в одну строку: «Люблю я родину чужую».

В январе 1964 года в той же газете появилась подборка писем читателей с требованием наказать тунеядца Бродского, и его арестовали по обвинению в тунеядстве.

Фрида Вигдорова и Аня Альтман записывали в протокол:

Судья: Какая ваша специальность?

Бродский: Поэт, поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт?

Бродский: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?

……………

Судья: У вас есть ходатайство к суду?

Бродский: Я бы хотел знать, за что меня арестовали?

Судья: Это вопрос, а не ходатайство.

Бродский: Тогда у меня нет ходатайства.

Выступили на суде «свидетели», они начинали свои показания так:

«Я с Бродским лично не знаком, стихи его не читал, но я его осуждаю…» [106] Текст настоящего протокола в тайной записи.

В марте суд вынес приговор «к пяти годам принудительного труда в отдаленной местности», и Бродского сослали в Архангельскую область, в деревню Норенская [107] Много лет спустя И. Бродский называл то время в ссылке самым счастливым в своей жизни. . Он работал, одновременно изучал английский и продолжал писать стихи, их печатали в районной газете.

В защиту Бродского было составлено письмо, и под ним подписались Шостакович, Маршак, Чуковский, Паустовский, Твардовский, Юрий Герман. За границей встал на его защиту Жан-Поль Сартр. Через полтора года ссылку отменили. Чуковский рекомендовал включить Бродского в профгруппу при ленинградском Союзе писателей, и это, по крайней мере, помогло избегнуть в дальнейшем обвинения в тунеядстве.

В Нью-Йорке издательство «Воздушные пути-IV» опубликовало подборку его стихов и стенограмму Вигдоровой и Альтман. Тогда Бродского вызвали в КГБ и строго предложили уехать. Он вылетел в Вену…

Августа очень грустила о Семене, говорила Алеше, вздыхая:

— Ты знаешь, я иногда брожу по улицам, где мы с папой ходили, и думаю, вот был мой муж, прекрасный человек, великолепный администратор, сделавший столько хороших дел. И была наша жизнь с ним, которую мы создавали много лет. И вот он умер — и ничего от него не осталось, ничего не осталось, кроме памяти в моей душе и еще памятника на кладбище.

Алеша опускал голову, понимал: ее жизнь остановилась. Он страдал за нее, но у него самого жизнь продолжалась. Что он мог сделать для матери в этом ее вдовьем одиночестве, в оторванности от привычной жизни? Он чаще оставался с ней вдвоем, читал ей вслух Пушкина. Она слушала и не слушала, только однажды, когда он прочитал строки об Онегине: «Итак, глаза его читали, а мысли были далеко», она подняла голову и сказала:

— Это то самое, что происходит со мной: я слышу твой голос, а мысли мои далеко-далеко в прошлом.

Первый год после смерти Семена она почти каждый день ездила на Новодевичье кладбище и подолгу сидела у его могилы. На древней территории Новодевичьего монастыря еще сохранились захоронения детей Ивана Грозного и родственников Петра I. Кладбище разрасталось, его вынесли за ограду. С XIX века там хоронили видных деятелей страны. В советское время кладбище стало официальным некрополем знаменитостей, найти свободный участок для захоронения становилось все трудней. Семена похоронили по указанию председателя горсовета, нашли место между могилами писателей Александра Фадеева и Евгения Вермонта. Обоих она когда-то знала и теперь грустно удивлялась, что судьба привела ее к их могилам.

Августа, в черном костюме или пальто, обычно шла от ворот по главной аллее мимо памятников многим своим знакомым. Ей казалось странным, что на большинстве памятников родственники оставляли тщеславные надписи: «генерал», «народный артист», «депутат», «дважды герой», «министр»… Это вызывало грусть и иронию: люди не в силах отказаться от суеты жизни, заказывая надписи на памятниках усопшим. Что значили эти титулы перед вечностью покоя? Ведь никому эти чины и титулы уже ничего не говорят.

Потом она стирала пыль с черного гранита С профилем ее Сени, там было написано его имя и даты жизни и смерти и одно слово: строитель. Это было все. Августа находила лейку, оставленную у какой-нибудь могилы, наполняла водой из крана, поливала цветы и березку рядом, и садилась на раскладной стул, глядя на Сенин профиль и вспоминая свою жизнь с ним. Часто ее сопровождал Павел, заботливо поддерживал под локоть, сидел с ней молча и тоже вспоминал свое детство с Семеном в еврейском поселении Рыбинска. Иногда с Августой приходил Алеша, грустно и рассеянно смотрел на памятник, потом оглядывался кругом и уходил осматривать памятники с известными именами. Августа была рада остаться одна.

Но жить в одиночестве в большой пустой квартире ей было грустно. Алеша все чаще оставлял ее одну, он жил работой и жизнью бурных 1960-х, проводил время с друзьями. Часто приходил Павел, они сидели, смотрели телевизионные передачи, беседовали, он попивал глотками свою любимую водку.

Однажды Августа сказала ему:

— Я решила разменять квартиру на две — себе и Алеше. Зачем мне эти министерские хоромы? Мне все здесь напоминает Сеню, все кажется, что вот сейчас откроется дверь и он войдет. Я как будто вижу его тень в этих комнатах. Это грустно. Хочу найти что-нибудь поближе к твоему дому, чтобы нам обоим было удобно навещать друг друга.

Обмен квартир в Москве был сложным делом, люди занимались этим годами, давали объявления в газетах, съезжались по воскресеньям на площадь Ногина (ныне разделена на площадь Варварские Ворота и Славянскую площадь), ходили с плакатами об обменах на груди. Августа не хотела давать объявления и не собиралась ходить на пункт сбора. Она попросила помочь Николая Дыгая, позвонила ему: