Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

Возвратившись в Краснодар, Малкин, не заезжая в УНКВД, поспешил к Ершову.

— Что там с Дагиным и Фриновским? — спросил с порога. — Это правда, что их допрашивали?

— Не знаю. Как и ты, пользовался слухами.

— Как не знаешь? Хвастался, что везде полно друзей, а пользуешься слухами. Позвони, узнай!

— Зачем? Позвони Дагину, он тебе сам все расскажет. Заказать? — Ершов взял телефонный справочник.

— Нет! Ни в коем случае! Если что-то было, то телефон Дагина наверняка прослушивается. Не надо. Позвони своим. Интересуйся Фриновским. Дагина там могут не знать.

— А если спросят, почему меня это интересует?

— Не знаешь, что ответить? Ну, хотя бы потому, что… что Фриновский наш депутат! Прямо не спрашивай, а в разговоре о чем-то обмолвись, что, мол, звонил Фриновскому, хотел предложить ему встретиться с избирателями, а его на месте не оказалось. Он, мол, не в командировке? Можешь так? Или ты только по пьянке умеешь орать на улице, что с Иваном договорился?

— Ну зачем ты так? Мы же условились: кто старое помянет…

— Давай, давай, звони!

Ершов не торопясь поднялся из-за стола и нехотя пошел на ВЧ. Малкин, не доверяя бывшему другу (так он решил), последовал за ним. Выяснилось, что Фриновский на месте. С Мехлисом готовит докладную записку товарищу Сталину.

Малкин успокоился.

— Спасибо, дружище! Утешил! Пойду к себе, поручу Кабаеву связаться с Дагиным. По вопросам Первого отдела они контачат напрямую.

— Вот видишь, какой ты! С этого надо было начинать. В Сочи все и выяснил бы. А ты с перепугу рванул в Краснодар! — Ершов рассмеялся. Малкин, глядя на него, хохотнул несколько раз, словно подбирая тональность, и вдруг залился дробным счастливым смехом.

Уезжая в командировки срочные ли, плановые — все равно, Малкин никогда не прощался с женой, а возвращаясь, вел себя так, словно на час, на два отлучился из дому. «Служба такая, — твердил неизменно, когда жена начинала роптать, — не до сантиментов. И вообще: какая разница — на сутки ухожу, или на десять? Ушел-пришел, ушел-пришел, куда я денусь?» Иногда вдруг бог знает откуда напоминал о себе телефонным звонком, интересовался здоровьем и опять исчезал, и снова ни слуху ни духу. А дома частенько хватался за сердце.

— Тебе бы пить поменьше. Не жалеешь себя, — говорила жена. А в ответ неизменное: «Служба такая!»

Вернувшись от Ершова, Малкин не бросился, как обычно, на кухню со словами: «Что у тебя есть вкусненькое?» Подошел к жене, заглянул в глаза, подмигнул ободряюще, улыбнулся с непривычной нежностью.

— Что-нибудь стряслось? — насторожилась жена.

— Да нет. Просто давно тебя не видел.

— Позавчера был дома.

— Был. А не видел. Такая, знаешь, служба. Да… Завтра еду в Апшеронскую на встречу с избирателями. Вернусь — возьму недельку в счет отпуска, махнем куда-нибудь. Махнем?

— Махнем, — согласилась жена. — Только куда зимой-то?

— В лес. В зимнюю сказку. Чтоб вокруг никого, только мы да скрипучий снег. Да еще заря. Огромная такая, полыхающая…

— Хорошо, милый. В сказку — так в сказку.

«Милый»… Как забыто и как волнующе прозвучало это слово! Тихий голос, любящий и проникновенный, тот самый голос, что когда-то, давным-давно, вскружил ему голову и увлек за собой. Малкин вздрогнул от неожиданности и вдруг почувствовал, как быстро-быстро забилось его сердце. Он взглянул на ее лицо и увидел глаза, некогда горящие, а теперь задумчивые с тихим, звездным сиянием. Как давно он не видел эти глаза! Как давно… Кажется целая вечность прошла с тех пор, когда наполнилась их жизнь новым смыслом и новым звучанием. Где оно, это все? Закружила жизнь, заметелила, даже от первой брачной ночи на слуху ничего не оставила. Закупорила все в закоулках души, накрыла пеплом. Продолжал любить жену, но как-то походя, между прочим, подсознательно, в перерывах между командировками и служебной суетой, забывая, что рядом существо, без которого прежде не мыслил своего существования. Как случилось, что его быт, его чувства, его сокровенное стало лишь мало что значащим приложением к бурной и необузданной служебной деятельности? Что привело его в такое состояние? Непомерные амбиции? Или некая сила жестокая и непреодолимая?..

В эту ночь они легли рано, но долго не спали, все говорили, говорили, наслаждаясь вдруг пробудившейся душевной близостью. «А помнишь?.. — спрашивала жена шепотом, доверчиво прижимаясь к нему жарким телом. «Помню», — отвечал он, млея от восторга. — «А ты помнишь? Помнишь?» — «Да, милый, да! Все это было. Было!» Вспоминали и переживали все заново, как в первые недели счастья. Угомонились, устав от нахлынувших чувств, и вскоре Малкин услышал тихое посапывание жены. «Спит, — подумал с умилением. — Спит. Приятных тебе сновидений, любимая…»

А сам он не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, прислушиваясь в ночной тишине к своим собственным мыслям, которые безжалостно и настырно возвращали его в омут взбалмошной повседневности. Стало тоскливо и на кого-то обидно, и жалко себя: вроде бы и власть в руках, огромная власть, а жить приходится не так как хочется, и делать далеко не то, что душе угодно. Обострилось давнее чувство вины перед всеми, с кем в угоду чьей-то злой воле, поступал жестоко и несправедливо. Давно приметил: шарахаются от него люди, встречаясь на улице. Так было в Сочи, это продолжается здесь, в Краснодаре.

И нет друзей настоящих. Есть соратники разных мастей, подхалимы и приспособленцы, готовые предать в любую минуту. И есть собутыльники — мерзкое племя алчущих, тоже потенциальных предателей…

Вспомнились недавние похождения Ершова — второго секретаря крайкома ВКП(б): напился до невменяемости, устроил разгон семье, избил сотрудника госбезопасности, приставленного к нему для охраны, а поняв, что крепко влип, притащился к нему прямо домой с жалобой, которую получил давно, но держал за пазухой, чтобы ударить в удобный момент прямо по темечку. А жалоба серьезная, с конкретными фактами и с прямым указанием на то, что Малкин — враг народа. «Кому поручим проверку?» — советуется, доброхот вонючий. Получил — молчал, исподтишка наводил справки, а нашкодил — приплелся, припугнуть решил, чтоб прикрыл его похождения. А Сербинов? Подсиживает, жидовский выродок, спит и видит себя в должности начальника Управления. Не выйдет, змееныш! Меня загребут — и ты наплаву не останешься. И Безруков дрянь. Да кого ни возьми, все виляют хвостом до поры до времени. А случись что… Нет! Надо все вокруг как-то переиначивать, как-то строить свои отношения с людьми так, чтоб они были «за» и только «за». Чтобы досточтимые граждане не жалобы и анонимки строчили, а писали благодарности. Чтобы у ершовых, сербиновых и им подобных земля под ногами плавилась. Придется после Апшеронской заняться этим вопросом вплотную. С фальсификацией надо кончать и с пытками: несправедливость и жестокость долго терпеть народ не будет. Шок пройдет и восстанет…