Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— еще способ жульничества: следователь Соколов заранее составил протокол на пятнадцати страницах, в котором арестованный признавал себя виновным в предъявленном обвинении, и положил в ящик стола. Затем приказал, чтобы доставили обвиняемого, допросил его и записал показания тоже на пятнадцати страницах. Записывал так, как показывал обвиняемый, а тот категорически отрицал свою вину, и дал ему прочитать.

Когда тот заканчивал чтение, Соколов кашлянул (условный сигнал) и следователь Трушаков из соседнего кабинета позвонил ему. «Выслушав» Трушакова, Соколов выругался матом, не дают, мол, спокойно поработать, отобрал у обвиняемого протокол, бросил в ящик стола и вышел. Через несколько минут вернулся, следом за ним вошел Трушаков и с укором спросил, где он шляется, пора, мол, заканчивать протокол. Соколов сказал, что протокол написан, прочитан, осталось только подписать. При этом вынул из ящика стола протокол, написанный им ранее. Доверчивый обвиняемый подписал его и был осужден;

— в Краснодаре я немного работал в следственной группе Трушакова и вел следствие по грекам. В делах, которое были мне переданы, находились только анкета арестованного, ордер на арест и протокол обыска. Когда я сопоставил возраст некоторых арестованных с графой «социальное положение», оказалось, что во всех делах липа. У арестованных 19–20 лет писалось: «До революции кулак, после революции — кулак». Эти анкеты сохранились в делах и их нетрудно проверить.

Товарищ народный комиссар! Пишу вам потому, что хочу, чтобы в нашей советской стране торжествовала ленинско-сталинская законность, а не законность сербиновых, безруковых, бухаленко, трушаковых и им подобных. Поскольку я уже предупрежден, что если не смирюсь, то меня пропустят через «массовку», прошу вашей защиты. Одерихин».

В Новороссийске, как и в целом по краю, массовые операции по дополнительному изъятию «националистического отребья» разворачивались стремительно и со знанием дела. Двадцатилетий опыт войны партии с собственным народом был хорошим подспорьем в чекистских делах. Списки потенциальных врагов, подлежащих аресту, составлялись не выходя из кабинета по «альбомам», которые обновлялись систематически. Графа «компрометирующие материалы» заполнялась наобум.

После корректировки и утверждения УНКВД списков лиц, подлежащих изъятию, начались аресты. По ночам в городских кварталах то здесь, то там вспыхивал собачий переполох, перекрываемый бабьим воем, слышался мужской гомон, надсадный рев автомобиля, а через два-три часа все стихало. Камеры ДПЗ до отказа набивались людьми, напуганными, недоумевающими и полными надежд на то, что произошла ошибка, скоро все выяснится и они будут выпущены на свободу. Увы! В планы НКВД это не входило. НКВД не ошибается — о каком освобождении может идти речь? Оперативный состав задыхался от перегрузок и вскоре по просьбе руководства горотдела в Новороссийск для оказания практической помощи прибыла группа работников краевого управления, возглавляемая Безруковым. На совещании он упрекнул участников операции в медлительности и потребовал следствие по изъятым «националистам» вести так, чтобы показать образцы ударной работы.

— Помните! — говорил он, решительно рассекая воздух ребром ладони. — Перед вами враги, независимо от того, начали они действовать или еще не раскачались. Всех арестованных нужно связать в единый узел вне зависимости от того, были они ранее знакомы или нет. Мы должны, мы обязаны нанести упреждающий удар. В противном случае мы получим мощное националистическое движение, которое захлестнет не только Новороссийск, но и другие города края. Уничтожите врага в его логове — такая установка партии и народного комиссара внутренних дел страны товарища Николая Ивановича Ежова.

В этих условиях пышным цветом расцвела фальсификация. Технология ее была проста, как все, что основано на насилии. На арестованного заполнялась анкета. Следователь как бы между прочим спрашивал, кого из находящихся в камере он знает. Не ожидая подвоха, арестованный называл фамилии. Тогда следователь уточнял, где и при каких обстоятельствах состоялось знакомство, расспрашивал об общих знакомых, о совместных застольях. Потом, на основании этих данных, Безруков с помощниками, прибывшими из Краснодара — Биростой, Бухаленко, Трушаковым и другими — разрабатывал детальные планы допросов, делая в списках пометки: девятый по списку Тараксиди Е. Х. завербован восьмым по списку Ксениди К. Л., а сам завербовал двадцать второго по списку Ших П. А. От Ших и остальных тянулась новая цепочка, увязывая всех арестованных в единый узел. Следователям предстояло сделать немногое: на основании общего плана сочинить показания, а затем с помощью соответствующего нажима добиться их подписания. Работа кипела и уже появились очертания крупного даже по тем временам дела националистической окраски. Безруков довольный потирал руки.

— Иван Павлович, — кричал он в трубку, — если есть возможность — пропустите через «тройку» полтора-два десятка «сознавшихся», они мешают расследованию.

И Малкин пропускал, верша скорый суд, невзирая на лица, нередко заседая в единственном числе. Остальные члены «тройки» — первый секретарь крайкома Газов и прокурор края Востоков — скрепляли принятые Малкиным решения постфактум, в удобное для них время и не знакомясь с делами. В гиблые места России потянулись эшелоны с набитыми до отказа товарными вагонами. Немцев, греков, болгар, латышей, поляков и массу русских, чужих на земле, где родились, увозили в лучшие в мире концентрационные лагеря, густой сетью опутавшие Россию. Север европейской части республики, Восточная Сибирь, советский Дальний Восток…

Где нашли свое последнее пристанище эти несчастные, до смертного своего часа не терявшие веру в справедливость и скорое возвращение домой? Россия крепко хранит тайны собственных палачей. Отчаянно отстаивавшая свою независимость в жестоких схватках с внешним врагом, она всегда пасовала перед собственными, проходимцами, становясь в угоду им злобной мачехой для своих детей. Пройдут многие десятилетия, прежде чем случайно обнаруженные места захоронений станут достоянием гласности. Пройдут многие десятилетия, прежде чем мощные бульдозеры вырвут из вечной мерзлоты не тронутые тленом тела замученных, растерзанных, заживо погребенных, прежде чем заиграют мириадами солнц их покрытые инеем бороды. Но не впадут в оторопь бывалые советские работяги. Им — стахановцам, передовикам производства, ударникам коммунистического труда — простои противопоказаны. Прокатятся они гусеницами по закоченевшим телам, ковырнут стальными ножами и сбросят их в отвалы. Новая казнь, казнь после смерти состоится. И никому не будет до этого дела. Живым, пока они сыты, нет дела до мертвых.